В детстве она хотела стать проводницей. Не стюардессой, а именно проводницей, хотя на поезде никогда не ездила, да и на самолете не летала. Когда бывала в райцентре, всегда ходила на станцию смотреть, как прибывают поезда, как проводницы в голубых пилотках выходят на перрон и с неприступным видом лузгают семечки у своих вагонов. А когда состав трогается, стоят на подножках с флажками в руках.
Осуществить мечту она даже не пыталась — трезво оценивала свои шансы. После школы ее взяли на почту разносить письма и газеты. В деревне это называется — письмоноска, или почтальонка. Родители восприняли такой поворот, как большую и неожиданную удачу. С детства ее считали умственно отсталой, потому что она почти не разговаривала. Если все же ей приходилось что-то сказать, бормотала стесненно и невнятно, отворачивалась от собеседника и прикрывала рот ладонью. Всему виной — плохие зубы, крупные, кривые, торчащие одновременно вперед и в стороны. В школе ее дразнили немилосердно. И когда, наконец, вся эта канитель под названием «счастливые школьные годы» закончилась, она вздохнула с облегчением.
Нет, она не была умственно отсталой. Она не была бы и уродливой, если бы не надобность время от времени все же открывать рот. Часто, глядя на себя в зеркало, она закрывала платком нижнюю часть лица и думала, что если бы выйти замуж за мусульманина и уехать с ним в Азию, то можно было бы ходить в чадре, или как там это у них называется, когда видны одни только глаза. Глаза были хороши, но отделить их на лице от зубов в условиях европейской цивилизации было совершенно невозможно, и не было ни одного мусульманина поблизости. Да она бы и не решилась. Она не была решительной.
Не была она и злой, не была и доброй, и умной тоже не была. И вообще она скорее не была, чем была. Привыкла прятаться в себе. Поэтому новая работа ей сразу понравилась: общение с людьми было сведено к минимуму. Нужно только забрать утром почту, а потом целый день с собой наедине перемещаться от забора к забору, от одного почтового ящика до другого. И не раскрывать рта, только кивать встречным, не останавливаясь. Это действительно было какое-то подобие «новой жизни». И она отдалась ей самозабвенно. У нее был велосипед, и она колесила на нем по деревне и окрестностям. И даже если в сумке было всего два письма, она разносила их целый день. На ее участке кроме деревни были еще два хутора: один — «живой»; другой — «мертвый», в нем уже несколько лет не было ни души, но еще стояли, постепенно погружаясь в почву, брошенные домишки.
