Владимир Сорокин
В Доме офицеров
Костенко вздохнул, убежденно потряс седой, крепко посаженной головой:
- Нет, Саша. Время тут ни при чем. Время - песок. Не в нем дело...
- А в чем же, Петь? - низкорослый Бородин подошел к левому стенду, Что ж ты думаешь, о нас вечно помнить будут?
- Ну, вечно-не вечно... это не нам судить, - Костенко захромал вдоль стендов, висевшие на его мешковатом кителе медали тихо позвякивали, - В конце концов мы же не за себя воевали. Не свои шкуры спасали.
- А вот это ты зря. При чем тут шкуры? Каждый жить хочет.
- Правильно. Но ты же там, под Сталинградом, за спиной-то за своей ведь не только свою жизнь чувствовал.
- Конечно, - Бородин разглядывал фотографии военных лет. - Но и свою тоже.
Костенко сощурился, посмотрел на него и улыбнулся:
- А я вот, знаешь, - нет! Не чувствовал!
- Не ври.
- Вот, как на духу! Сначала под Смоленском было немного, когда впервые немца увидел, танки, огонь. А потом, под Сталинградом - нет! За себя не боялся. Сперва семью помнил, а после в груди что-то отпустило и будто свободней стало. И сразу страх ушел. Семья на второй план ушла.
- А на первом что было?
- На первом... - Костенко потер переносицу. - Знаешь, это трудно объяснить...
- Что трудно?
- Я когда добровольцем пошел, нас тогда с Киевского отправляли. Ну, толчея, понятное дело. Народ провожает. Маша с отцом была. Мать-то в Астрахани тогда оказалась. Вот. Простились. Они поплакали. И вот, поезд, понимаешь, трогается, я на подножку влез, там уж гроздьями висят, такие как я бритоголовые. Мальчишки такие же. Влез, оглянулся и вот, знаешь... вот что-то здесь... - он приложил левую руку к кителю, накрыв два ордена Красной Звезды, - что-то всплыло...
- Жалко стало?
- Да нет. Не то. Я до этих нежностей телячьих не очень был. У нас в семье мужики суровые были, деловые. А вот там, на вокзале... оглянулся и вижу - бегут. И все - бабы, бабы, бабы. Бегут и смотрят. На нас. И будто ждут ответа какого-то. Бегут и смотрят. И молча все, молча...
Он помолчал, потом повернулся к Бородину:
- Так вот, Саша, я всю войну этих баб помнил. Чувствовал. И под Сталинградом, и под Киевом, и под Варшавой. И, бывало, как чуть сробею, так сразу они. Как живые. Тут как тут. И бегут и смотрят. Я, может, поэтому только и выжил, что вот они так всю войну смотрели на меня. Ответа требовали...
Бородин закивал:
- Ясно. А у меня как, бывало, бомбежка глухая или через Днепр переправлялись когда, деревенька наша мерещилась. И, знаешь, не то чтоб праздник какой или что, а вот словно утром. Утро такое летнее, тишина и дымы кверху от изб тянутся. И небо синее-синее такое. И липа цветет...
