Dedicated to all Proffers
«Вновь я в Ажаксьo». Всякий раз, приезжая сюда, Леопольд Бар, этот, по сведениям журналов, «крупнейший из ныне живущих европейских эссеистов», произносил в уме данную литературную фразу. Прежде он затруднялся, выбирая вариант названия. В промежутках между приездами, то есть в основные периоды своей жизни, он не называл этот город, столицу острова, никак, потому что никогда о нем не думал, но с детства, однако, помнил, что в учебнике географии фигурировало Аяччо, некий гоголь-моголь с перцем. Местные жители — корсиканцы, склонные к сепаратизму, а таких тут немало — считают свой Ajaccio именно как Аяччо, но произносят, разумеется, что-то среднее между Айчo и Эчo — никогда этому не научиться. По-французски же, а Корсика как-никак часть Франции, в связи с отсутствием в языке Мольера всяких там черепков, черенков, чекушек, чертиков и прочей че-чепухи, произносится отличное словечко — Ажаксьо. Л. Б. поддерживает здесь метрополию, так как отрицает моду на сепаратизм, как всякую, впрочем, моду, ибо он никогда не плелся в хвосте толпы. Кроме того, подумайте, если все островитяне получат независимость, сколько потребуется дополнительных виз!
Ирония — путь к капитуляции, сказал Л. Б. своим читателям когда-то. Серьезность подержанных ветром известняковых глыб. Унылые, но мощные контуры противостоящей ветру цитадели. Стой под дождем с известняковым подержанным лицом, как будто ты не сдавался пятьсо! тысяч раз. Серьезная жизнь в серьезном мире — единственный повод для искусства, так полагаю в данный момент. Момент дан.
В остальном, все как обычно. Престраннейшее такси без счетчика, водитель которого оценивает дорогу от аэропорта Кампо дель Оро до отеля «Феш», глядя лишь в дождливые небеса, но с точностью до сантима. Те же псевдозвериные шкуры в холле отеля, имитирующие охотничий уют. Тот же портье, вперившийся в телевизор, где бушуют местные футбольные страсти: Бастия бьется с Тулоном. Тот же негр, лежащий на диване в темном углу, — рука по локоть в собственных пианах, глухие вздохи, неясное бормотание. Кто он — этот черный человек, который и год назад также вздыхал в том же углу? Л. Б. это по-прежнему не интересует, и он проходит со своим чемоданом к лифту.
Мир огромен и прост. Л. Б. не признает фантасмагории, хотя и бывал не раз у нее в плену. Перенаселен ли мир или населен неравномерно, дело не в этом — просто он элементарен, незамысловат, трагичен. Все это лишь норма бытия — трагедия во всех приметах жизни: хлеб, мыло, сперма, одевание, раздевание, въезд в гостиницу — однако удержитесь от улыбки: не сдавайте позиций. Мир прост, юмор — безнравственная хитрая уловка олитературенных литераторов. Л. Б. не из их числа.
