Пролог. Она здесь, прекрасная
На чердаке, где весенними днями нежно шуршал по крыше дождь, где декабрьскими ночами ты чувствовал близкую — какие-то дюймы — пелену снега, прозябала Тысячу-Раз-Пра-Прабабушка. Она не жила, но и не была навеки мертвой, она... прозябала.
И теперь в преддверии Великого События, накануне Великой Ночи, теперь, когда близился радужный фейерверк Семейной Встречи, нужно было ее навестить!
Дверца чердачного люка вздрогнула.
— Все в порядке? — донесся снизу голос Тимоти. — Я иду! Да?!
Молчание. Египетская мумия не шелохнулась.
Она стояла в темном закутке, подобно ветхому, почерневшему обрубку дерева или обгорелой, выкинутой за ненадобностью гладильной доске. Тонкие, сморщенные руки накрест уложены на иссохшей груди, сквозь узкие щели шелковой ниткой зашитых глаз проглядывает бездонная синева, древний пепельно-серый рот, где таится сморщенный лоскуток языка, беззвучно вздыхает, вспоминая каждый час каждой безвозвратно ушедшей ночи, извлекая из бездны четырех тысячелетий те времена, когда она, дочь фараона, одетая в паутинно-тонкое полотно и легкий, как сонное дыхание, шелк, с изумрудами и рубинами, горящими на запястье, сбегала по мраморным террасам сада, чтобы посмотреть на пирамиды, вспарывавшие яростный египетский воздух.
Тимоти уже поднял вековою пылью покрытую дверцу и осторожно окликнул полночный чердачный мир:
— О прекрасная!
Губы древней мумии дрогнули, уронив несколько пылинок.
— Нет, уже не прекрасная.
— Ну, тогда бабушка.
— И не просто бабушка, — прошелестело в недвижном воздухе.
— Тысячу-Раз-Пра-Прабабушка?
— Это уже лучше. Вино?
— Вино. — Тимоти просунулся сквозь узкий люк и встал. В его руке поблескивал крошечный флакон.
— Какого урожая, дитя?
— До Рождества Христова, бабушка.
— На сколько лет?
— На две тысячи до Рождества Христова, почти на три.
— Прекрасно. — Иссохшая улыбка сбросила легкое облачко пыли. — Подойди.
Осторожно пробираясь сквозь папирусные залежи, Тимоти подошел к более не прекрасной, чей голос сохранил все свое былое очарование.
— Дитя? — окликнула иссохшая улыбка. — Ты боишься меня?
— Всегда, бабушка.
— Смочи мои губы, дитя.
Тимоти поднял руку и уронил на чуть подрагивавшие губы крошечнейшую из капелек.
— Еще.
На оживавшие губы упала вторая капля.
— Все еще боишься?
— Нет, бабушка.
— Сядь.
Тимоти пристроился на краешке большого ящика, разрисованного иероглифами и воинами, богами псоглавыми и богами с головами как у льва.
