Обитатели разных планет (Пабло Пикассо - Ольга Хохлова)

Ну что тебе сказать, Поль…

– Пабло! Слышишь, Макс? Зови меня Пабло, я просил тебя две тысячи раз!

– Две тысячи? Ну, это чепуха, мой малыш. Вот если бы ты мог дать мне две тысячи франков за то, чтобы я называл тебя не Поль, а Пабло, тогда, конечно, мне стоило бы подумать. Но я чувствую, что и за это мое гаданье ты не намерен платить. Я не получу не только двух тысяч, но и двух франков. Поэтому давай договоримся сразу: я буду звать тебя так, как захочу, но взамен хорошенько погадаю. Я напророчу тебе сокрушительный успех, кучу денег, безумную любовь прекрасной дамы… Как, ты согласен, Поль?

– Зови меня Паб… то есть я хочу сказать, да, конечно, согласен!

Макс Жакоб, неимущий поэт с Монмартра, похожий на клоуна, переодетого в классного наставника, снисходительно кивнул, медленно тасуя карты Таро и задумчиво водя взглядом по сторонам, словно бы ища вдохновения в созерцании стен своей каморки на улице Равиньян, устроенной в бывшей кладовой для помойных баков. Честно говоря, в этом убогом жилище, лишенном даже окон, так что приходилось постоянно держать зажженной керосиновую лампу, в этом жилище, где из мебели имелись только матрац на кирпичах, старое кресло, покрытое лоскутом красного бархата, да столик, на котором поэт (и живописец в придачу) рисовал свои гуаши, раскладывал пасьянсы или гадал, – честно говоря, здесь навеять вдохновение могла только яркая ширма, расписанная в стиле Тулуз-Лотрека. Ширму расписал в период увлечения творчеством этого художника невысокий черноглазый молодой человек, который сидел сейчас на краю матраса. Звали человека Пабло Пикассо, он был испанец из Барселоны, и Макс Жакоб обожал его всеми фибрами своей мужественно-женственной души. Это была любовь, которая, как он писал в своих стихах, «не решается себя назвать», потому что если Макс предпочитал бледных мальчиков, то Пабло обожал роскошных блондинок. Одну из них, свою нынешнюю подружку и натурщицу, Фернанду Оливье, он и притащил сейчас с собой к другу-поэту, другу-пророку.

– Безумную любовь прекрасной дамы? – повторила Фернанда, прижимаясь к плечу своего художника. – Зачем ему сулить такую любовь, Макс? Она уже есть у Пабло. Ведь я его люблю! Не довольно ли с него?

И она кисло-сладко улыбнулась, скрывая свою неприязнь к этому комическому уродцу с огромными глазами, которые, казалось, таили в себе всю мировую скорбь. Фернанде было противно в его убогой каморке, где тошнотворный запах керосина и закаменевших окурков мешался с запахом эфира. (Жакоб, в отличие от многих других обитателей Монмартра, таких, как Модильяни, пристрастившихся к гашишу или кокаину, научился использовать для обострения ощущений эфир, свободно продававшийся в аптеках.) Конечно, и они с Пабло жили не роскошней. Порой они так бедствовали, что не имели девяноста сантимов, чтобы заплатить за похлебку с говядиной. И тогда, в такие тяжелые дни, оставалось лишь надеяться, что Бизу-Бизу, кот-ворюга Фернанды, снова принесет ей и ее любовнику кровяную колбасу, которую он таскает у соседа! Совсем изголодавшись, Фернанда и Пабло ранним утром совершали набеги на дома зажиточных буржуа на улочках Монмартра, надеясь стащить молоко и круассаны, поставленные разносчиками у дверей. А иногда любовники заказывали обед у кондитера-трактирщика с улицы Абесс. А когда посыльный приносил заказ на дом, Фернанда, не открывая, кричала, что еще не одета, поэтому корзину можно оставить у двери, она придет и заплатит потом.