Вординаторской нарядили елочку, искусственную и немного кособокую, залежавшуюся с прошлого года в коробке. Глеб, взгромоздившись на шаткий пластмассовый стул, прицепил наконечник, грузно спрыгнул, и некоторое время все любовались необыкновенной красотой. За окном густо и бесшумно валил снег, главврач Шумаков прихлебывал кофе и вздыхал, а больше никаких звуков не было слышно. Даже лифт не гудел.
На елке вздрогнул и прозвенел колокольчик.
– Ангел пролетел, – тихонько сказала Маша, и все как будто украдкой оглянулись по сторонам, не увидят ли пролетевшего ангела. Только Шумаков не оглянулся, продолжал пить свой кофе и разгадывать кроссворд.
Ему было наплевать на всех ангелов в мире, такая уж у него была натура. Не романтическая.
А примерно в два часа дня в палате интенсивной терапии умер пациент. «Примерно» потому, что, когда дежурный врач заглянул в палату, медсестры на месте не было и больной уже не дышал какое-то время.
Поднялась некоторая паника, впрочем, не слишком активная – пациент был уже стар, и на благополучный послеоперационный исход никто особенно не надеялся.
Прибежал «сам Шумаков», который и делал операцию, и расстроился – операция была проделана блестяще, он очень старался, и, когда все удалось, как-то поверил в то, что и дальше все будет хорошо.
А больной взял и умер.
– Да что вы так расстроились? – то ли удивилась, то ли посочувствовала операционная сестра Нонна Васильевна, сворачивая провода и отцепляя датчики. – Он уж свое пожил, а вы все равно молодцом, Дмитрий Антонович!
Вот это самое «все равно молодцом» окончательно вывело Шумакова из себя.
Он саданул дверью, послал к такой-то матери санитарку, которой не повезло попасться ему по дороге, засел в ординаторской и закурил, чего никогда себе не позволял.
В дверь заглядывали, но зайти никто не решался.
Он выкурил три сигареты, методично бросая бычки в чью-то кружку с остывшим чаем – они всплывали и, коричневые от чая, болтались на поверхности. В раздражении схватил трубку непрерывно звонившего телефона и грохнул ее на стол рядом с аппаратом, швырнул на кушетку оставленный кем-то из дам в кресле пуховый платочек, от которого несло табаком и сладкими духами, и зарычал, когда дверь снова приоткрылась.
– Дмитрий Антонович…
– Вам чего?
– Там… пришли. К этому… к покойному. Вы… выйдите или сказать, чтобы обождали?..
Шумаков посопел носом, и медсестрица – от злости и тоски он позабыл ее имя – поглубже спряталась за дверь.
– Почему меня так раздражает слово «платочек»? – мрачно осведомился он.
Медсестрица в дверях сморщилась, понимая, что сейчас произойдет нечто страшное и предотвратить или остановить это никак нельзя, словно надвигающийся поезд. И переспросила жалобно:
