Мэри Элиот стояла рядом со своим мужем Рэнделом Элиотом. Яркий свет юпитеров освещал их обоих, но в центре внимания телевизионных камер и гостей, заполнивших «Плаза»-отель, несомненно находился лишь Рэндел.
Операторы пытались запечатлеть каждый шаг восходящей литературной звезды. Вот Рэндел Элиот беседует с мэром Нью-Йорка… с лауреатом Нобелевской премии… со звездами кино. Камеры «следовали» за ним по пятам, отмечая все до мельчайших подробностей. Они «подходили» почти вплотную, показывая смокинг, взятый Рэнделом напрокат, и капельки пота на его лысой голове. Их совсем не интересовала супруга Рэндела Элиота. Мэри оставалась в тени, потягивая из бокала шампанское. Слева от нее сидел известный писатель. Не обращая на Мэри никакого внимания, он крепко пожал Рэнделу руку.
– Значит, вы и есть тот самый писатель, который пишет в состоянии транса, – сказал он.
Однако Мэри было даже приятно, что ее как бы не замечают.
Обед состоял из небольшого количества деликатесов, разложенных на большом количестве фарфора. Мэри только что покончила с шоколадным муссом и приготовилась слушать хвалебные речи. Голоса ораторов, усиленные динамиками, разносились по залу, восхваляя искусство Рэндела Элиота, его воображение, его талант.
Мэри пила кофе мелкими глотками. Камера приблизилась сначала к мужчине слева от нее. Мэри снова подумала о том, как хорошо, что фоторепортеры не пытаются запечатлеть ее лицо, лицо сорокасемилетней женщины, что никто не говорит о ее искусстве, мастерстве, даре воображения, о ее таланте.
Настал момент вручения премии. Рэндел поднялся со своего места и направился к микрофону. Он начал говорить:
– Двадцать лет назад я был молодым университетским преподавателем и… был обречен.
Он сделал паузу и улыбнулся.
– У меня была жена и четверо маленьких детей. Однажды руководство университета предупредило меня, что я могу потерять работу, если у меня не будет публикаций. Потом… случилось так, что я оказался в психиатрической лечебнице. В третий раз.
Мэри посмотрела на Рэндела. Он верил в то, что говорил. Она много раз слышала от него эти слова, но никогда он не говорил их в присутствии такого количества народа, в присутствии нью-йоркских обозревателей, репортеров, редакторов, критиков.
Она почувствовала, что он волнуется, голос его слегка дрожал, а пальцы нервно постукивали по поверхности стола.
– Когда я вышел из лечебницы, я знал, что ни один университет, ни один колледж не возьмет меня на работу, я думал, что никогда ничего не напишу…
Рэндел замолчал. В зале стояла мертвая тишина, нарушаемая приглушенным шумом нью-йоркских улиц.