– Удиви меня, – просит она.
– Как?
– Сильно.
Я творю из воздуха бутылку шампанского. Уже откупоренную, поскольку не люблю, когда пробка выстреливает из горлышка с громким хлопком, и всегда при этом вздрагиваю.
Взглянув на скептический изгиб губ, предугадываю ее комментарий: «Банально!».
Тогда я переворачиваю бутылку горлышком вниз и тонкой пенящейся струйкой выливаю ее содержимое прямо на мостовую, на ходу обращая вино в воду. Это моя ошибка. На январском морозе вода подергивается тонкой ледяной корочкой раньше, чем я успеваю ступить на нее. Теперь пройтись по замерзшей лужице «аки по суху» может каждый.
А вот не поскользнуться…
– Ну! – требует она. – Я же жду!
Я со вздохом поднимаюсь с подмерзшего асфальта и делаю лето.
Смотрю с надеждой, но ее глаза молчат. Они того же цвета, что и разросшаяся на месте недавних сугробов трава.
Прохожие, пряча лица в меховые воротники и шарфы, аккуратно обходят стороной внезапно возникший посреди тротуара островок лета, равнодушные ко всем чудесам, кроме мелких и частнособственнических.
– Не то, но уже теплее. Удиви меня по-настоящему.
Я жду, когда она моргнет, и в это мгновение меняю местами Луну и Солнце.
– Холодно, – комментирует она, прищурившись так, словно надеется разглядеть пики и кратеры на далекой поверхности остывшей звезды. – К тому же как-то мелковато…
Я опускаю на Землю ночь и разгоняю галактики. Зрелище, на мой взгляд, феерическое – куда там новогодним фейерверкам с салютами!
– А тем, кто там живет… с ними ничего не случится?
В ее голосе я замечаю первые признаки хоть каких-то эмоций. Но слабенькие, не признаки даже – призраки.
Пожимаю плечами.
– Ты же знаешь, я никому не могу сделать плохого.
– Это-то и плохо. Так удивишь ты меня уже сегодня или где?
– Сегодня? – цепляюсь к слову и делаю вчера.
Был вечер и что-то завывало в каминной трубе, то ли вьюга, то ли завистливый сосед этажом выше, а она полулежала на плюшевом диване с хрустальным фужером в руке и смотрела, как капли дождя бегут по экрану телевизора, как они срываются и падают вниз, прямо в стоящую на полу кадку с декоративной агавой, цветком удивительной красоты, цветущим вообще-то раз в жизни – но только не в моей! У меня он расцветает каждый вечер, правда, лепестки его всякий раз нового цвета. Вот она поднимается с дивана и наступает босой ногой на распятую медвежью шкуру, делает шаг, утопая по щиколотку в белой шерсти – и шкура оживает, наполняется плотью, приходит в движение.
Она вскрикивает и, выронив фужер, отпрыгивает в сторону.
Ловлю хрусталь неуклюжей лапой и вижу во влажно поблескивающей поверхности ее глаз, как меняется мое отражение. Маленькие, горящие злобой глаза, вздыбленная шерсть, длинные передние лапы с острыми когтями… Так примитивно, что самому становится скучно. Я зеваю, но представив, как это выглядит со стороны, с лязгом захлопываю пасть.
