Мы стояли у начала жизни, у начала, задержавшегося на годы, отданные войне и не скорой перестройке на мирный лад. Мы были молоды, здоровы, свободны, и перед нами, как в недавнем, но бесконечно далеком, детстве тридцатых годов, снова были открыты все дороги.
Нас было много - офицеров-артиллеристов, приехавших в большой южный город для сдачи вступительных экзаменов в военное учебное заведение, официально именовавшееся скромно - высшая школа ПВО, в то время как любой здешний мальчишка называл его, хоть и с местным акцентом, но совершенно точно «акадэмией»: мы стояли на каменных ступенях старинного здания с белыми стенами, до слепящей голубизны растопленными утренним солнцем. В садике с песчаными дорожками цвела первая сирень, и садовники неторопливо копались в клумбах, маслянисто поблескивающих комками чернозема.
– С чего начнем, ребята? - спросил кто-то, и ему ответил молодой сутуловатый капитан:
– Начнем жить.
Тогда я и почувствовал, что мы стоим у начала жизни, ощутил черту, которую переступаю, и подумал о другой - дальней черте. Как пройдем мы эту дорогу? Кто окажется более смелым, более счастливым, более удачливым? Казалось, каждый из нас имел и право, и волю для того, чтобы занять самое почетное место среди людей. Но многим ли это удается? Лотерея счастья и удачи начиналась немедленно: кто-то сдаст экзамены и будет учиться, а кто-то вернется к своим солдатам, стрельбам, караулам, лагерным палаткам от снега до снега.
Напомнивший нам о начале жизни капитан был из тех спокойных и уверенных, к которым всегда тянутся люди, а мы - дети века перемен и сомнений - особенно хотели видеть рядом человека, понимающего окружающий мир и верящего в него. Несмотря на молодость, этот капитан успел навоеваться, причем в противотанковой артиллерии, а это - война особая. Мне он показался сутуловатым, но это, скорее, была привычка, приобретенная на фронте: наклоняться вперед, приникая к биноклю или стереотрубе, вглядываясь в черные кресты на приближающихся тайках, И теперь он наклонялся к собеседнику, всматриваясь умными карими глазами, без той, разумеется, смертельной настороженности, но со вниманием, сосредоточенным и глубоким. Такой беззастенчивый изучающий взгляд некоторые считают неприличным и неприятным, но капитан Мерцаев смотрел на человека совсем не обидно, а, скорее, одобрял и ободрял каждого, хотя и не без некоторого задирания. «Я верю, что ты хороший парень, - говорил его взгляд,- только хочу тебя малость испытать: подкину тебе небольшую вводную, как на тактических занятиях, а ты не теряйся».
