Серый каменный город проснулся раньше солнца. А его сны ещё спали. Они, как беспризорные бомжи, разлеглись прямо на лестницах у закрытых ворот Павелецкой. И их не трогал дворник Мамед, будто знал места утреннего ночлега утомлённых за ночь сновидений.
Асфальт в горошек совсем не нравился Большому начальству, и Мамед по заказу, пока людская масса ещё не попёрла в проёмы подземки, скребком отдирал прилипшие к асфальту и примороженные за ночь кругляки выплюнутых жевательных резинок, раскатанных в мышиный лаваш. Освещенные фонарями высокие старинные двери заперты. На них отпечатки тысячи пальцев. На мраморных лестницах тяжестью выдавлены пролежни от тысячи ног. Возле урн — тысячи окурков. В них — тысячи жизней, стремлений, радостей, проигрышей и судеб.
А сны — а что им, снам? Какая разница, где спать? Или кого одаривать своим тихим счастьем... Они готовы утешить тысячи людей новыми надеждами, дать короткий отдых перед новым будним днём.
Ну, вот ещё одна неприкаянная душа. Что её к метро пригнало в такую рань? Стоит. Курит.
«Если окурок мимо урны бросит — в зуб дам», — решил Мамед.
А Марьяша не торопилась бросать недокуренный угасший трупик тонкой сигаретки. Разглядывала Мамеда, прищурившись.
«Не спала», — решил дворник.
— Рано ещё, закрыто, — буркнул он, чтобы завязать разговор.
— Да что ты говоришь? Вот удивил! — съязвила Марьяша.
— Такие молодые девушки у вас в Москве курят. Это плохо, — огрызнулся Мамед без малейшего акцента. За десять лет скитаний по московским улицам он хорошо освоил местный диалект.
Сны вздохнули и начали потихоньку убираться прочь. Отползать сырым туманом в вентиляционные люки канализации. Не дали им сегодня выспаться всласть. Не дали.
Марьяша подошла к урне и, помяв на всякий случай о край изящную сигаретку, бросила её, смятую и скрюченную, внутрь устряпанной вечным герпесом сигаретных плевков простуженной пасти урны.
— Тебя как звать-то, житель солнечного Кавказа? Магомед, что ли? — разглядела она под шапочкой уборщика чернявые брови.
— Зачем сразу Магомед? Мамед меня зовут.
— Какая разница?
— Один берёт — другой дразнится. Вот и разница.
— Ну, хорошо, Мамед так Мамед.
— Какая ты грубая! — снова обиделся дворник, — Мамед меня зовут. Мамед.
— Я и говорю: Мамед.
— Ты не так говоришь. Моё имя произносить мягко надо. Букву Д, — он ещё раз произнёс своё имя Мамед, только его Д была действительно очень мягкой и звучала почти как «дь», только без мягкого знака.
— Мамедь, — произнесла Марьяша, — Теперь правильно?
— Почти правильно. Ещё потренируешься пару раз, и получится, — улыбнулся Мамед, обезоруживая неожиданно белозубой улыбкой, — а тебя?
