В Перунов лес упал метеорит —
Сверкающий осколок мирозданья.
Вокруг него камыш, дымясь, горит,
Болотное густеет клокотанье.
Встает земля в тревогу на дыбы.
Кто может знать,
что в камне том таится:
Великий поворот ее судьбы
Иль золотая сказка о жар-птице?
Лев Кондырев.
Нет, решительно не клеится у меня сегодня работа. Какая-то глухая тревога, предчувствие чего-то недоброго не дают мне покоя еще со вчерашнего утра.
Цефеиды, загадочные пульсирующие звезды… Какая все-таки увлекательная тема! Но я никак не мог начать сегодня вторую часть своего многолетнего труда о цефеидах. Три часа назад заложил в клавишный столик чистый кристалл для записей. Но на нем так и не появилось ни одного слова. Я всячески пытался освободиться от непонятного чувства тревоги и войти в привычный ритм. Но ничего не помогало. Работа не двигалась…
Наконец я встал и подошел к иллюминатору. Нажал кнопку — и внешняя, противометеоритная шторка отошла в сторону.
Засверкала многоцветная звездная пыль. Наша Галактика… Я любил часами стоять у иллюминатора и, вглядываясь в пылающую Галактику, в эту непрочитанную огненную книгу, чувствовать себя словно шагающим по межзвездным просторам.
Одним словом, вид Космоса приносил мне радость. Но сейчас… Сейчас Космос показался мне угрюмой и пугающей бездной. Чудилось, что с ледяной улыбкой сфинкса он смотрит на тщету жизни, на тщету усилий человека, вторгшегося на крохотном корабле в его безграничные холодные просторы.
И снова вспомнился Вир-Виан… Не знаю почему, но в последнее время я все чаще вспоминаю этого выдающегося ученого и странного мыслителя. Все чаще и чаще забредаю в сумрачные дебри его космической философии — философии ущербной, закатной и так соответствующей моему теперешнему подавленному настроению. Вот и сейчас, глядя в бездонную звездную пучину, я словно слышу шепот Вир-Виана: “Вселенная активно враждебна жизни… Жизнь — это крошечный водоворотик в огромном потоке звезд и галактик… А разум человека?.. Мертвая материя, безграничный Космос всегда торжествует над разумом Вселенной, над мудростью человека — над этим зыбким и кичливым духом…”
Я закрыл внешнюю шторку иллюминатора и, чтобы освободиться от смутных, тревожных мыслей, снова сел за клавишный столик. Но не для того, чтобы продолжать свой научный труд. Нет, я решил писать нечто вроде дневника. Быть может, это занятие принесет мне облегчение, и я забуду о недобрых предчувствиях. Во всяком случае, попытаюсь разобраться в своих ощущениях.
Прямо против меня на стене тускло поблескивает экран внутренней связи. После квантового торможения связь расстроилась, и я был доволен, что никто не нарушит моего одиночества. Но, к моей досаде, экран вдруг засветился. На нем возникло лицо Рогуса. Больше всего мне не хотелось видеть именно его.