— Котенок, что ты? Я не насиловал, я любил. Тебе нравилось. Тебе всегда это нравилось.
— Ах, дурак, дурак! — Она рассмеялась, но слишком громко — притворялась. — Мне не нравилось это никогда. Я просто хотела вырваться из нищеты, в которой жила. Легла сначала под Вотякова, потом под Мики, потом под тебя. Нужно будет, еще под сотню лягу. Все леди делают это.
— Ты не будешь. Ты будешь со мной. А если ты такая, то я тебя покупаю.
— Ну уж нет! Я сама решаю, что мне нужно. Ты — не нужен.
— Сучка! Проститутка!
Она пожала плечами и скорчила такую презрительную гримаску, что у Артема в глазах потемнело.
— Проститутка? А ты кто? — сказала она. — Слушай, давай прекратим этот ненужный базар. Я все согласна разделить по-честному: возьмем каждый по картине, по половине денег и вещей. Если хочешь получить бонус за то, что ублажал старуху, которую потом пришиб, бери ее побрякушки. И квиты!
Она потянулась к своей сумке, но Артем вдруг издал жалкий, скверный звук, похожий на икоту, и повалил ее с бревна назад, вниз головой.
— Ты с ума сошел? Больно! — пискнула она. — Только попробуй…
Он ее не слушал. Он завернул ей руки за спину и обрушился сверху всем своим весом, всей своей обидой, всей своей злостью. Она дергалась, кричала, плевалась, но была много слабее его, а он ненавидел ее так, как никого на свете. Он сам не подозревал, какой он сильный и как сладко давить и кромсать то, что сломало его жизнь. Она то сдавалась и затихала, то снова пыталась толкаться и кричать. Кровь текла с ее обкусанного рта.
— Я тебя ненавижу, — невнятно бормотал этот рот, а мокрые, ставшие черными, глаза смотрели бессмысленно вверх.
Она ненавидит! Вот сучка. Он чуть отстранился и наотмашь ударил ее по вечно красивому лицу. Даже сейчас красивому: ей шли и слезы, и рот в крови, и спутанные волосы, прилипшие к мокрому лбу. Ее должно перекорежить от боли! Пусть станет уродкой! Пусть сдохнет!
Он не сразу понял, что она перестала упираться и хрипеть. Она сделалась мягкой и податливой, как ватное одеяло. Он решил, что она потеряла сознание, остановился и бросил ее. Злоба еще билась в груди, громко, туго билась; он не сразу понял, что это его сердце. Варя не шевелилась. Он тронул ее руку, ее тонкие пальчики, но они никак не отозвались. Ее рот остался полуоткрытым, отчего лицо вытянулось. Под неподвижным левым веком (другой глаз был закрыт волосами) показалось столько голубого белка, что Артему стало страшно.
— Вот сучка, — сказал он.
Он повторял и повторял эту гнусную фразу, но ничего не менялось: Варя все так же неподвижно лежала на сырой палой хвое. Тогда он сделал то, что видел в фильмах, — засунул руку ей под воротник, стал нащупывать сонную артерию. Шея была теплая, но ничего в ней больше не дышало, не билось, не жило.