Вера Герасимовна всегда побаивалась таких вот странно одетых мужчин, которые смотрят на мир сквозь ярко-желтые или помидорно-красные стекла стильных очков. Эти люди казались ей непредсказуемыми, как инопланетяне. Поэтому она смутилась и ответила не сразу.
Никита Леонидович открыл рот, чтобы еще разок съязвить, но тут щель самоваровской двери расширилась. Хозяин мастерской выглянул в коридор.
— Что тут у вас стряслось? — поинтересовался он.
— Мне, Коля, с тобой поговорить надо, — торопливо начала Вера Герасимовна. — Конфиденциально. По серьезному вопросу.
— Через полчаса. Сейчас я очень занят, извините, — отрезал Самоваров.
Дверь он придерживал так, что ни Вера Герасимовна, ни Климентов не могли даже заглянуть в мастерскую, не то что влезть в нее.
— Но, Коля, это важно, — заупрямилась Вера Герасимовна.
Она уже поняла, что в мастерскую ее не пустят. Это значило, что оценить, насколько глубоко Ольгино горе, то есть насколько у директорши распухли глаза и нос, не выйдет. Тогда Вера Герасимовна уставилась на Самоварова. По выражению его желтого лица она попыталась угадать, беременна Ольга или, наоборот, брошена мужем. Но реставратор мебели был невозмутим, как игрок в покер. Он проводил глазами непрошеных гостей, пока те не скрылись в сумерках коридора, и плотно закрыл дверь.
— Вера Герасимовна и Климентов приходили, — сообщил он Ольге. — Непонятно, чего им надо.
— Они подслушивали, — догадалась Ольга. — И пусть! Я все равно погибла.
Она очень хотела внушить эту мысль своему собеседнику. Уже три раза она принималась плакать, но Самоваров никак не поддавался панике.
— Не делай из мухи слона! Ну, были у тебя грешки — кто об этом узнает? — говорил он. — Слава богу, нынешние коллекционеры свои сокровища напоказ не выставляют. Вспомни: пока жена Рыболовлева не подняла скандала при разводе, никто даже не подозревал, что он живопись собирает. Твой банкир тоже не кричит о своем добре на всех углах. И не показывает никому. Поди разбери, подлинный у него Коровин[1] или нет? Документы в порядке, и дело с концом.
— Не только Коровин. Еще Каменев[2]… — вздохнула Ольга.
Ее синие с поволокой глаза снова налились тяжелыми слезами. В молодости она очень напоминала красавиц купчих Кустодиева[3]. Зная это, она всегда одевалась в синие и лиловые шелка и выкладывала на плечо толстую золото-бронзовую косу. Теперь Ольге было за сорок, и сходство уходило — или просто Кустодиев не писал купчих подобного возраста. Нынешняя Ольга была уже не так бела и румяна. Коса ее превратилась в строгий узел на затылке, щеки чуть повисли, брови поредели, но синие шелка были пока в силе, а на плечах всегда красовалась роскошная шаль.