Правда, в индивидуальной палате Калачникова, расположенной в особом крыле больницы и стоившей, как номер дорогого отеля, имелся телевизор, но Петр его не включал — не хотел нарваться на какую-нибудь глупость о себе. Отрубил он и свой сотовый телефон. Кто мог ему позвонить — Лев Дурманов? Позвонить и сказать: мол, мы тут подумали, посовещались и, чтобы поддержать тебя в трудную минуту, решили отдать тебе место ведущего в «Волшебном колесе»? Ха-ха-ха! Нет ничего глупее, чем обманывать себя: после драки с продюсером у Петра не осталось на телевидении никаких перспектив.
Из дремы Калачникова вывел легкий стук в дверь. Он встрепенулся, повернул голову и увидел заглядывавшую в палату Волкогонову.
— Можно? — настороженно спросила она. — Я, кажется, разбудила тебя?
— Ерунда, я не спал. Заходи, — сказал Петр, несколько суетливо садясь в кровати и пряча не совсем свежий носовой платок, лежавший на тумбочке.
Они не виделись с тех пор, как поругались после программы «Поставь свой рекорд». Однако не было и дня, не было и часа, когда бы Калачников мысленно не спорил с Волкогоновой, не доказывал ей что-то. Попав в больницу, Петр, возможно, и позвонил бы Марине, но тот факт, что втайне от него она встречалась с Дурмановым и вела с ним какие-то переговоры, сделал примирение невозможным. Даже самую страшную невольную ошибку можно простить, сознательное же, изощренное предательство — никогда!
Правда, где-то в глубине души Калачников надеялся, что, узнав о его недомогании, Марина сама прибежит к нему в больницу. Петр даже представлял, как она будет плакать на его груди и просить о примирении, но он, конечно же, останется непреклонным, с холодным достоинством отклонит все ее мольбы. Однако сейчас, когда она действительно появилась у него на пороге, Калачников растерялся.
Тем временем Волкогонова нерешительно вошла в палату, как-то осторожно ставя ноги, словно шла босиком через поле, заросшее колючками. Она тоже была смущена. Оглядевшись, Марина присела на стоявший рядом с кроватью стул, положив на колени принесенный с собой полиэтиленовый пакет, из которого выпирало что-то круглое — яблоки или груши.
Верхнюю одежду Марина, очевидно, оставила внизу, в раздевалке, и сейчас на ней были лишь серая клетчатая юбка и светлая блузка с низким вырезом, приоткрывавшим и ее ажурный лифчик, и два аппетитных смуглых полушария. Критически настроенный Калачников подумал, что люди перестали соблюдать дресс-код не только при посещении театра, куда заявляются даже в джинсах, но и во время визитов в больницу — месте скорбном, не предназначенном для веселья, для маленьких житейских радостей. Однако следующая его мысль была уже не такой добропорядочной: он увидел четко обозначившиеся под блузкой соски Марины, вечно находившиеся в каком-то эрегированном состоянии, и почувствовал, как его член тоже начал подниматься. Чтобы этого не было заметно через простыню, Петр согнул ноги в коленях.