И приняла Алена ту мужскую силу, и ответила ей своей женской силой, и выпустила себя на вольную волюшку!
Сколько бы ни приникал к ней Даниэль, тоже истосковавшийся, — всё ей было мало. Да, пожалуй, и не мало — изнемогла Алена, но жар, созревший в ней наконец-то, всё никак в единой вспышке выплеснуть не могла. И тяжек сделался ей жар, и измучил тело…
Даниэль простонал и отвалился, перевернулся на спину, так что места Алене на узком его ложе почитай что не осталось.
Она вскочила, кинулась к окну, распахнула…
Пронесся ровный, мощный поток морского ветра, гнавшего сейчас лед из залива обратно в устье, громоздившего лед дыбом, губительного для тех, кто пустился в плаванье.
Но не остудил он Алениного лица, груди обнаженной, и жутко ей сделалось, и поняла она вдруг, что не избавится от своего жара здесь и сейчас, а единственный, любимый, далекий, необходимый, без кого — не жить, не для нее хранит свои очи соколиные, брови соболиные…
Именно этот ветер был ей сейчас необходим, от Алатырского моря к Москве летящий, — он и прилетел, свежий, ночной, чтобы принять на свои крыла ее сильные слова.
И вскрикнула тут Алена от ярости, и запустила руки во взъерошенные от постельного дела волосы, успев мимоходом возгордиться — за последние месяцы вроде коса силы набралась, пальцами не обхватить, и каждый волос крепок, упруг, поди разорви! И вскинула эту мощную тяжесть под самый потолок!
— Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, — привычно-торопливо произнесла она — и замолкла. Заговор, который пришел на ум, был бесовский, сильный — но бесовский. А отказаться от него Алена была уж не в состоянии — ярость не позволяла, силушка требовала!
Кабы не о Владимире помышляла, да кабы не взметнувшись с грешного ложа в неутоленной тоске, — перекрестилась бы Алена, отгоняя дурную мыслишку, и выбрала слова попроще. Но Владимир, ведун проклятый, наверняка огородился сильным оберегом. Степанида — та бы увидела над ним, как она объясняла Алене, что-то вроде купола, как церковный, только прозрачно-зеленоватый. И сообразила бы, где и как надломить край купола, провертеть дырочку. Алена же не чуяла куполов, да зато свою силу осознавала, и могла она такой удар нанести, что мало не показалось бы, как той стрельчихе! И не видела Алена иного выхода, кроме как наносить удар.
Сорвала Алена с груди гайтанчик, кинула крест на узкий подоконник и заговорила на ветер в злобе своей!
— Пойду я в чистое поле!.. — Тут она подняла глаза к мрачному небу, отсекла от себя всё, что было ниже рваных, проносящихся мимо огромной прозрачной луны облаков, и воистину ощутила себя посреди простора земного, одну-одинешеньку. — Есть в чистом поле белый кречет. И попрошу из чиста поля бела кречета!