Веселая злость охватила ее — она знала, что заговор тот как про нее писан. Всё у нее было, чтобы под силу слов подвести свою силушку! Да только не поле встало перед глазами, а тот еловый сухостой, сквозь который продиралась насмерть перепуганная Алена вблизи болотного острова. Место спорчено, болью скорчено, — вот откуда могла она взять то, что ей сейчас требовалось. Ибо чего-чего, а этого добра там накопилось немерено!
Вспомнилось — толковали, как у покойного государя Алексея Михайлыча на охоте как раз белый кречет и улетел, не к добру это показалось… Уж не летает ли и по сю пору?.. Да и над тем сухостоем?..
— Попрошу я белого кречета, — негромко, внятно и неторопливо выговорила Алена, — слетал бы он в чистое поле, в синее море, в крутые горы, в темные леса…
Но не темные леса а колеблющийся, как марево, сухостой шуршал и свистел в ушах, прошитая иссохшими корнями земля подавалась вглубь под ногами… Тут голос Алены окреп, она ощутила себя на верном пути.
— …в зыбучие болота!
Всплеснувшись, задрожали перед глазами сухой хвоей тонкие ветки, двоясь, дробясь, шипя, свистя!
— И попросил бы он окаянную силу, чтобы дала она ему помощь взлететь в высокий терем среди темной ночи! Сел бы белый кречет на белую грудь…
Пернатый посланец возник расплывчатым светлым пятном, и пятно, налитое окаянной силой, дрожало, как бы пузырь, что вот-вот лопнет и расплещет содержимое, и кречет летел с небес головой вниз, раскинув крылья, чтобы войти в спящую плоть острым клювом, погрузиться в нее, слиться с ней, стать ее частицей.
— …на ретивое сердце, на горячую печень, и вложил бы рабу Божию Владимиру из своих окаянных уст…
Ох, не надо было поминать Господа! Но иначе не умела Алена, сами слова изо рта вылетели. И замолкла она, растерявшись.
Однако заговор уже лег на ветер, уже распластался на его ровном потоке, уже распространился над ночной землей — и нечто вдали уже отозвалось ему. Оно словно проснулось, встрепенулось, радостно откликнулось.
Что-то неудержимо неслось к Алене. Призвала же она белого кречета — да он ли это был? И оно уже было в пути, оно приближалось и дало знать о себе заметным колебанием воздуха, пронизавшим вздыбленные волосы ведуньи.
Еще не понимая, желает ли она этого неведомого или хочет оттолкнуть прочь, Алена выбросила руки вперед.
Однако большой палец ее левой руки повел себя странно — именно он, вытянувшись, прогнувшись от напряжения, уловил самым кончиком ноготка ту точку в небе, откуда следовало ждать гостя, и уткнулся в нее, и рука словно окаменела.
Волна воздуха плеснула по лицу.