– Пусти. Больно же!
Она высвободилась из его цепких рук и кивнула на место рядом с заглохшим мотором. Андрей тряхнул головой, послушно шагнул на корму. Они долго, смущённо молчали, стараясь, не смотреть друг на друга.
– Надо как-то отсюда выбираться. – Промолвила Алёнка, поправляя платье.
Лукич взял, лежавшее на дне лодки весло и резко выдохнул:
– Сейчас выберемся.
Он изо всех сил упирался веслом, стараясь поскорее прийти в себя от только – что пережитого безумства. Наконец, лодка вышла на ровную гладь залива.
У берега блестела мокрым настилом бона, с одиноко маячившим жёлтым тазиком, в котором находилось выполосканное Антониной белье. Самой хозяйки нигде поблизости видно не было. Алёнка с тревогой на сердце, зорким взглядом пробежала по берегу… И, уже через минуту билась в истерике, поняв, что случилось чего-то страшное и непоправимое. На её истерический крик, с пляжа прибежала гурьба ребятишек. Узнав, что случилось, они принялись нырять, осматривая коряжистое дно. Но у боны было не настолько глубоко, чтобы можно было утонуть трезвому взрослому человеку…
… Андрей уже десятый раз нырял рядом с боной, ощупывая дно, и выныривал без результата. Ребята повзрослей, искали подальше, на глубине и не напрасно. На утопленницу наткнулись в том месте, куда можно было, либо добрести, либо доплыть – ни каких течений в заливе не было, поэтому снести её на такое расстояние от боны ничто не могло.
На берегу, без пользы, уже с полчаса стояла карета «скорой помощи», потому что вернуть к жизни Антонину, было невозможно – слишком долго она пробыла в воде. Только обезумевшая, обессиленная Алёнка, делала ей искусственное дыхание, как этому их обучали в школе, пока её насильно не оттащили от на веки успокоившейся матери.
Вплоть до девятого дня, Алёнка не просыхала от слёз, не желая мириться с постигшим её горем. Она даже не замечала, что Лукич всё это время разделяет утрату напару с бутылкой, и заговорила с ним, только когда собирали поминальный стол на девятый день. Помогала соседка баба Даша, на протяжении всей жизни, находившаяся в тесном контакте с Антониной, как мать и как подруга. Будучи женщиной набожной, она настоятельно заставила Алёнку надеть принесённое ею траурное одеяние, и трясущейся от старости рукой, погладив Алёнку по волосам, сказала:
– Смирись с судьбой, дочка. Видно так Богу угодно. Гораздо, видать страдала, раз на такое решилась.
– От чего страдала?.. – спросила Алёнка.
– Не уж-то не знаешь? У неё же смолоду ещё, вся грудина была расшиблена. – Тетя Даша покосилась на курившего у окна отчима. – Уж, потом, астма-то и привязалась. Она может быть от вас скрывала – расстраивать не хотела. Мне так – часто жаловалась. Я ей травами пробовала снять недуг-то, да – это всё временно… – Она снова покосилась на Андрея, хотела ещё что-то сказать, но беззвучно заплакала и пошла на кухню. Алёнка посмотрела на Лукича и тот, погасив цигарку, пошатываясь, направился к выходу, по пути сунув в её руку Сергунино письмо.