Опустившись перед Мессалиной на колени, она приподняла ее с пола и прижала к груди:
— Дитя мое, не надо рыдать. Симон ведь предупреждал тебя, помнишь? Как ты могла забыть его слова?
— Это моя ошибка, мама. Я виновата, но я не хочу умирать!
— Ну же, успокойся. Клавдий снисходителен, и он любит тебя. Вытри слезы, они портят твою красоту. Тебе понадобится все твое очарование, чтобы его соблазнить.
— Мама, помнишь то время, когда ты и моя добрая кормилица учили меня разным магическим средствам?
— Помню. Мы были тогда счастливее, чем нам самим казалось, и все же мы знали нужду.
— Как бы мне хотелось вернуться в то время, чтобы можно было все начать сначала…
— Даже богам это не под силу. Нельзя вернуться в прошлое, невозможно зачеркнуть то, что уже сделано.
— Я не чувствую себя виновной, мама. С того дня, как ты отвела меня в храм Приапа, к этому Хилону, меня истребляла любовная страсть, словно всепожирающий огонь, который напрасно пытаться погасить. Поверь мне, я поступала так, как диктовали мои желания, я была не в силах их обуздать.
— Я верю тебе, дитя мое. Такова наша участь: мы все в руках судьбы…
— Мне так хочется обнять детей!
— Наберись терпения. Клавдий простит тебя.
— Ты знаешь, я была искренна с ним. Я люблю его как отца. Но я влюбилась в Гая — и это было какое-то наваждение! Да, в того Гая, которого я поначалу возненавидела… Конечно, он сейчас мертв… Мне кажется, я всем готова была пожертвовать ради любви к нему…
— А вот и признание, грязная шлюха!
Эвод, прибывший первым, чтобы убедиться, что его жертва не сбежала, проник в пустой дом, оставленный слугами, и добрался до слабо освещенного зала, где находились Мессалина и ее мать. Он застал конец их разговора и, услышав слова, способные взволновать самые черствые сердца, испытал неистовое злорадство.
— Кто ты, гнусный тип? — обратилась к нему Лепида, вставая и глядя ему прямо в лицо.
Эвод нагло ухмыльнулся:
— Я — правосудие! Цезарь спокойно поужинал и теперь спит во дворце. Перед этим он подписал уйму смертных приговоров и первый — твоему Гаю Силию. Но прежде, чем заснуть, он отдал приказ отрубить прекрасную головку Мессалины.
— Замолчи, шут! — вскричала Лепида.
— Отрубите Мессалине голову и наденьте ее на копье — так и приказал.
— Увы! Я верила в милосердие Клавдия, — простонала Лепида, — но я слишком хорошо о нем думала. О, моя дорогая дочь, ты причинила мне много страданий, но сегодня я все прощаю тебе! Вот, возьми этот кинжал! Твоя жизнь приблизилась к концу. Сделай честь своему имени, убей себя сама!
Мессалина дрожащей рукой взяла оружие, но тотчас выронила его. Стальной клинок ударился об пол, издав зловещий звук.