— А ты влюблен в эту Накатову! — крикнула она.
— Да уймись ты, глупая женщина! — нетерпеливо крикнул он.
Она притихла и беспомощно прижалась мокрой от слез щекой к подушке дивана.
— Повторяю тебе, что если ты сделаешь скандал, ты меня не удержишь, я тебе этого не прощу, так будь же умницей, и тебе же будет хорошо.
— Поклянись мне, что ты ее не любишь!
— Клянусь. Это я тебе говорю совершенно искренно, но она милая женщина, и я не желаю, чтобы у нее были хотя бы малейшие неприятности из-за меня.
— Николай, я не могу жить без тебя, я покончу с собой, если ты меня разлюбишь.
— Ну, ну, будь благоразумна, успокойся и иди домой, — он говорил это, ласково проводя рукой по ее спутанным волосам.
Она тихо заплакала:
— Ты, Коля, моя жизнь, мое счастье, мое все!
Он нехотя обнял ее, торопясь окончить неприятную сцену. Ему нужно было ехать, он торопился и боялся опоздать.
Зина, измученная слезами, задремала на диване. Она решила не уходить и дождаться Лопатова. Лучше она посидит тут, пошлет за закуской в офицерское собрание, будет читать книгу. Ведь к ночи он вернется — и они «помирятся», как это всегда бывает.
Было уже совсем темно, когда Степан робко стукнул в дверь.
— Барышня, г-н Тархин спрашивают вас, — почтительно доложил он, просовывая голову в дверь.
— Пусть подождет минутку, — отозвалась Зина, торопливо зажигая электричество у зеркала.
Она хотела было причесать волосы, но они были так красивы в своем беспорядке, что она раздумала и, только поспешно проведя пуховкой по лицу, крикнула: «Войдите».
В комнату не вошел, а как-то проскользнул маленький господин средних лет, с моноклем в глазу и с черными подстриженными усиками.
Он поцеловал руку Зины и шутливо заговорил:
— Я даже доволен, что не застал Николая и неожиданно вижу вас. Давненько, давненько мы не видались!
Она рассеянно улыбнулась:
— Вы меня извините, что я так растрепана, — у меня болит голова!
Он подвинул стул и сел около дивана.
Константин Николаевич Тархин знал в Петербурге все и всех, и не было того круга или общества, где бы его не считали своим.
Маленький, юркий, всегда элегантный, он был всегда и везде приятным гостем, с последней новостью на устах, с последним модным словечком.
Он восхищался только новоиспеченными знаменитостями и только новыми «направлениями».
В данную минуту он восторгался футуризмом.
Служил он в каком-то министерстве и занимал невидное, но крупное место.
Средства у него были хорошие, но он был скуповат.
В компании молодежи его любили как неподражаемого рассказчика неприличных анекдотов и неподражаемого исполнителя всевозможных шансонеток и куплетов.