Послушал я их немного и, удрученный известием о сватовстве бая, сказал матери:
— Ты бы как-нибудь перемолвилась с Донди… Неужели она… — дальше я не мог говорить, комок подкатился к горлу.
— Хорошо, сынок, — отозвалась мать, она сразу все попила.
Только к вечеру ей удалось переговорить с девушкой без посторонних глаз. Я уже сходил за травой для скотины, дров наготовил и все глядел на мать жадными, вопрошающими глазами: «Говорила с Донди? Что она ответила?». Наконец, уже затемно, когда готовились ужинать, мать тайком шепнула мне:
— Донди передала: ни за кого, дескать, не пойду, кроме Нобата. Лучше смерть!
Горячо сделалось у меня в груди, и слезы прихлынули к глазам. Все-таки я счастливый парень! Не ошибся в своей Донди. Но что же нам делать, что предпринять, как отвратить неминуемую беду?
Два дня пролетело — я ничего вокруг не замечал, погруженный в тревожные раздумья. Наконец утром мать со слезами на глазах сообщила:
— Сегодня под вечер — той сватов. Аман уже всех пригласил…
Той сватов — это сговор накануне свадьбы в доме жениха. Туда приглашают близких родственников невесты, которых щедро одаривают. И часть калыма — баранов — накануне пригоняют на двор будущей жены. В конце дня к нам сошлись родственники и соседи, которым отсюда следовало отправиться на той сватов к Худайкули-баю. Я подал чай. Дядя Аман подозвал меня:
— Нобат, обуйся, оденься попригляднее. Поедешь с нами. Близким родственникам невесты нужно побывать в гостях у жениха.
Понимал ли этот бессердечный, ослепленный корыстью человек, что он творит? В то время я не умел объяснить поступок моего дяди. Но уже чувствовал к нему острую ненавидеть. Ведь он решил отпять у меня самое дорогое.
— Мама, — сказал я, входя в нашу кибитку. — Велят ехать…
— Поезжай, сынок, — мать превосходно понимала мое состояние. Сейчас лучше покориться.
Покориться?! Ну, нет, мы еще посмотрим… Будто в тумане, я переоделся, вышел, заседлал ишака. Дядя, нахмуренный, пристально наблюдал за мной. Когда выехали со двора, бросил мне, не обернувшись:
— Не вздумай отставать!
Так я отправился в путь для участия в торжестве, приближающем гибель моего собственного счастья. Отвратительным, угнетающим показалось мне с начала до конца все, что происходило на тое сватов у толстопузого бая Худайкули. Конечно, на самом почетном месте восседал здесь Мусакули-ахун, своим гнусным обликом напоминавший мне коварную, кровожадную змею. Он без умолку болтал всякие мудреные вещи: о замечательных людях древности, о набожном и благочестивом эмире Шах-Мураде Вельнами. А у меня из головы не выходила мысль, что за деньги наняли его, чтобы важным и значительным выглядело это сборище, на котором девушку продают, словно овцу на убой… И ни одно такое грязное дело не обходится без тебя, подлый святоша!