Принялись угощаться. Как заведено, принесли вареную баранью голову, подали ее, конечно, почетнейшему из гостей — Мусакули-ахуиу. Он раскрошил — и лучшие кусочки оставил себе. Жадная, ненасытная утроба! А сам все говорит и говорит, учеными словами дурманит своих сотрапезников.
Потом начали раздавать, по обычаю, платки, в углах которых завязаны серебряные монеты. Снова Мусакули-ахун изловчился — два платка заполучить сумел: потому, дескать, что он на тое представляет и сторону жениха, и сторону невесты, от тех и других получил приглашение. И еще раздавались подарки; даже мне — тоже ведь родственник близкий! — достался летний халат. Легкий халатишко, а мне показался весом с каменную гору. Слезы стояли у меня на глазах, смахну — опять навертываются. Продают, продают мою Донди, счастье мое! Ну, погодите, хищники, будет вам расплата за злое дело!
Когда гости плотно угостились, наслушались болтовни старого прохвоста, подарками разжились, было объявлено, что сейчас со стороны жениха родне невесты вручат скот, пригнанный в счет калыма. Все гурьбой вышли посмотреть. Верно: стоят баранов с десяток, еще верблюдица с верблюжонком, корова и даже конь. Принялись их оглядывать, ощупывать, цену спрашивать — в точности, как на скотном базаре.
Торжество на этом и кончилось. Остаток угощения завернули в скатерть и сунули в хурджун, чтобы в нашем доме полакомились женщины и ребятишки. Когда мы вернулись к себе, все привезенное разделила и раздала старуха Бексолтан, и себя, конечно, не обидела при этом.
Ломоть свадебной лепешки отнесли и моей матери. А у меня на плечах — новый халат! Ну, чем не праздник?
Точно пришибленные сидели мы в этот вечер вдвоем с матерью в нашей кибитке. У меня сжимались кулаки и судорогой сводило скулы. Вскипятили чай, но пить его не хотелось.
— Мама! — не вытерпел я. — Ну, где же совесть у, нашего, дяди Амана? Разве покойный отец не дал ему денег да баранов в счет калыма за Донди? Об этом знает весь аул… А раз он поступает против совести и свое же обещание нарушает, давай пожалуемся казы… или даже к бекча пойдем…
— Грех жаловаться властям на родных, сынок! — сразу же возразила мать и надолго умолкла, задумалась. Потом проговорила, глядя на тусклый огонек керосиновой лампы: — И что проку жаловаться? Вон, соседи наши, Ёлдаш и Яз-Халыпа… Разорились только, сами теперь локоть кусают. Нет, не будет помощи от тех, у кого сила и власть… Одно остается нам, беднякам: терпеть и на аллаха надеяться… Ох, ох, горемычные деточки вы мои-и!.. — она всхлипнула и ладонями зажала глаза.