— Это ты, асур? — Камдил привстал от неожиданности. — Прости, в суматохе я даже не успел толком поблагодарить тебя за спасение.
— Я раб кольца, мой добрый повелитель.
— Ну что ты заладил «раб кольца»! Не я тебя сюда упек и не в моих силах отпустить…
— Не отпускай меня, о славный рыцарь. Ибо только здесь я начал вспоминать, каким был, и ужаснулся тому, кем стал. — Асур окончательно сгустился, приобрел вполне человеческий облик и присел на ступеньки рядом с Камдилом. — Спасибо и тебе за спасение, мой славный господин. Ты спас больше чем жизнь. Ей по велению Аллаха ничего не угрожает. Ты спас то, что некогда я именовал собой.
— Признаться, я не понимаю тебя. О чем ты?
— В твоей пище, той, которую ты любезно предложил мне в Дижоне, не было лотоса.
— Конечно, не было.
— Первые дни я мучился без него, но потом начал вспоминать. И ужаснулся: как мог я, асур, дух пустыни, великий и могущественный, пасть так низко. Ведь я многие тысячи лет назад, еще до того, как Аллах покарал мятежного Иблиса, превратив его в Азазеля, и, заселив землю людьми, велел народу джиннов покоряться воле человека. Еще до всего этого я склонился пред словами пророка Худа, одного из нашего племени, и всегда был покорен воле Аллаха, милостивого, милосердного.
Как же мог я служить порождению Иблиса? Горе мне и терзания. Нет и не будет тому прощения ни нынче, ни во веки веков.
— Постой-постой. Ты хочешь сказать, что знаешь о происхождении Тамерлана?
— Да. Я вспомнил, что сломило волю мою в день, когда я первый раз увидел его. Кровь шайтана омывает его сердце и движет мыслями. С каждой отсеченной головой, с каждым замученным и растерзанным потомком Адама крепнет сила Азазеля, и возрождает он к жизни сокрушенное воинство свое. Когда Господь сотворил человека и велел ему править Землей, он вдохнул в порождение свое искру огня предвечного. Похищая эти искры, Иблис жаждет уподобиться Богу и вернуть себе власть над Землей, как было до сотворения человека. Как мог я помогать Азазелю? Велика моя вина, и нет ей прощения.
— Погоди, асур. Насколько я помню, Аллах милостив и милосерден, и никто, кроме него, не может судить о том, чему есть прощение, а чему нет. Но, скажи, когда бы тебе предложили пресечь козни Иблиса…
— Сила моя не столь велика, как мощь шайтана, прародителя всего шайтанского рода, но вера укрепит меня, и я сделаю все, что смогу для того.
— Честно говоря, я надеялся на подобный ответ, — улыбнулся Камдил. — Скажи, тебе известна местность, именуемая пустыней Аль-Ахкаф?
— Я же асур, — улыбнулся собеседник Вальдара. — Мне известны все пустыни. А уж та, которую Аллах сотворил на месте цветущей земли народа адитов, и подавно известна всякому асуру. «И воздвиг он башни из вихрей стоячих, и запечатал меж них обиталище Азазеля…»