— Конечно, ужасные, Катька. Как бы там ни было, она моя мать. И ей сейчас плохо. И не говори больше так, ладно? Нехорошо это. Никто не может болезнь для себя благом вывернуть. Болезнь, она и есть болезнь…
— Ой, да ладно, молчи уж, без тебя тошно! Лучше соображай давай, как тебе ее половчее да побыстрее на ноги поднять. Хотя фиг она теперь и подниматься захочет. Но, как бы то ни было, Верка, на мою помощь ты все же рассчитывай. Ага? И не обижайся на меня. Ты же знаешь, я всегда что думаю, то и вслух проговариваю. А тебе я помогу. Но основная тягота все равно на тебе, конечно же, будет. Так что соберись. Иначе не выживешь. Одной такой груз просто не по силам.
— Спасибо тебе, Катька. И в самом деле, что бы я без тебя делала.
— Да ладно. Не рассыпайся. Давай лучше прикинем, как дальше жить. Свою собственную стратегию с тактикой разработаем. Значит, так… Вечером ты после работы — сразу сюда, это само собой. Кормить-стирать, памперс менять. И утром тоже. Вставать, правда, затемно придется, с ночи почти… Ну да это ничего, утрами можно и мне с Александрой твоей повоевать. Ничего! Не захочет целый день мокрой да голодной лежать — подпустит. С капельницей ты можешь с соседкой-медсеструхой с третьего этажа договориться. Надо бы еще невропатолога какого пограмотнее найти да массажиста, может… А вечерами — это уж твоя настоящая голгофа начнется. Вечером она тебя поломает, конечно, порядочно. Хочешь не хочешь, а придется-таки позволить порядочный кусок от себя отгрызть. Ты чего это вдруг побледнела так, Верка? Уж не надумала ли в обморок хлопнуться? Ты мне это брось! Нельзя тебе сейчас в обмороки падать. Не перед кем. Зрителей у тебя сейчас понимающих нет. Один на один ты с этой проблемой осталась, выходит…
— Нет, Катька, никуда я падать не буду, успокойся. Просто мне страшно как-то от наших этих разговоров стало. Понимаешь, не должно так быть, не должно… Ты вдумайся, что произошло-то! Это же ведь мама моя… И ей в самом деле плохо — у нее инсульт! А мы тут сидим с тобой, стратегию с тактикой разрабатываем. Это же все бесчеловечно, Катька! Это же чудовищно, в конечном итоге…
— Что? Что ты называешь бесчеловечностью?
— Отсутствие в себе любви, вот что. Я не человек, Катька! Я не дочь, я настоящее чудовище! Самое отвратительное! Самое жестокое! И мама, наверное, права. Такой большой грех на мне… Не умею я чужого страдания прочувствовать…
— Ну, завелась! А ты вспомни, как жила с ней, пока замуж не выскочила? Как она ломала тебя, требуя к себе любви? Забыла?
— Так она ж не виновата, что ее у меня не было. Это же чудовищно, когда ребенок мать свою не любит…