И еще было обстоятельство, смягчившее командирский гнев: в животе у него засосало, обед был давно, ужин еще не очень скоро. Да и что это за ужин… Тыловая норма питания такая, что есть хочется каждодневно и ежечасно, тем более что с шести часов утра до одиннадцати вечера — на ногах, в лесу и в поле. Ватолин решил, что под вечер его все равно никто не хватится, на крайний случай можно как-то объяснить свое отсутствие, и сказал небрежно, глядя в сторону:
— Ладно, пойдем немного погодя.
Маленькая, с натруженными, темными от загара руками жена Колотилова ждала их на лужайке, затененной старыми березами. На большой домотканой скатерти были разложены пироги и домашнее печенье из темной муки. Один пирог оказался с картошкой, другой с капустой и луком. И оба были удивительно вкусные. Ватолина сморило, он поел и заснул.
Когда проснулся, солнце уже садилось. Лежал он головой на свернутой вчетверо кофте, накрытый шалью. Женщина сидела, подперев щеку рукой. Губы у нее чуть заметно шевелились: рассуждала о чем-то. Увидев, как Ватолин, сбросив шаль, проворно поднялся и, озираясь, стал оправлять гимнастерку, махнула рукой и проговорила:
— Да всего час какой-то и подремал… Отдохни еще. Петя сказал: тебе можно повременить, а сам побежал — проверка, говорит, у них вечерняя.
«Хорошо хоть сам ушел, — подумал лейтенант. — Смотри-ка, не воспользовался тем, что командир взвода тоже в отлучке». И окончательно решил, что правильно поступил, отпустив Колотилова на свидание с женой. А перед ней чувствовал себя неловко: наелся и на тебе — уснул.
— Спасибо большое за угощение, — начал он прощаться.
— На здоровье, милый. Дай вам бог всем целыми остаться. — Лицо ее, недавно казавшееся розовым от загара, теперь потемнело и глаза сузились, — Когда же ты командиром успел стать? Молоденький такой…
Ответа она не ждала, ни к чему ей был ответ.
— Мой-то Петр не ахти какой вояка. И за него сердце болит — мочи нет, а уж за таких, как ты, — и вовсе. Ну иди. В добрый час, сынок.
…Напрасно сомневалась жена Колотилова: ее Петр был воином не хуже других, а может, и лучше многих — как теперь узнаешь, если, как многие, погиб в одном из первых боев. Здесь лежат пятеро, а по всему широкому фронту дивизии, наверное, тысячи. Тысячи не угнанных еще по-настоящему ни товарищами, шагавшими с ними рядом, ни их командирами.
О тех, кто погибнет позже, дольше, наверное, будут помнить и больше жалеть, потому что лучше будут их знать.
Только одного из пятерых мог представить сейчас Ватолин: запомнились пироги и лужайка, затененная старыми березами. Виделись еще и большие натруженные руки, худенькая женщина с потемневшим лицом, ее глаза. Женщина знала Петра Колотилова лучше всех и помнить его будет дольше всех, всегда. Каждого кто-то знает и обязательно кто-нибудь будет помнить.