— Все равно спасибо. Просто за то, что я жила здесь.
— Я этому очень рада, — сказала Анна, и единственный раз за все время пребывания в «Д и С» Рози увидела слезы на глазах Анны. Слабо улыбнувшись, она протянула ей пачку бумажных салфеток через стол и сказала:
— Возьми. Кажется, ты сама немного потекла.
Анна засмеялась, взяла салфетку, вытерла глаза и кинула ее в корзину.
— Не могу с этим покончить. Это моя самая страшная тайна. То и дело я думаю, что покончила с этим, а потом снова реву. Примерно так же у меня обстоит и с мужиками.
На мгновение Рози поймала себя на том, что думает о Билле Стэйнере и его карих глазах с зелеными искорками.
Анна снова взяла карандаш и нацарапала что-то под нарисованным наспех планом этажа. Потом она протянула листок Рози. Под планом теперь стоял адрес: Трентон-стрит, 897.
— Теперь ты там живешь, — сказала Анна. — Это почти на другом конце города, но ты уже умеешь пользоваться автобусом, не так ли?
Улыбаясь и все еще всхлипывая, Рози кивнула.
— Ты можешь дать этот адрес кому-то из подруг, которых завела здесь, а потом и друзьям, появившимся у тебя помимо нас, но сейчас он известен лишь нам двоим, — то, что она говорила, звучало для Рози отправной установкой и… прощальной речью. — Никто из объявившихся здесь не узнает, как добраться туда, в это место. Вот так мы ведем наши дела в «Д и С». Проработав двадцать лет с обиженными женщинами, я убедилась, что это единственно правильный способ.
Пам уже объясняла все это Рози, равно как и Консуэла Делгадо и Робин Сант-Джеймс. Эти объяснения происходили во время Воспитательного часа — так обитательницы приюта называли вечерние занятия в «Д и С», — но Рози на самом деле в них не нуждалась. Человеку, обладавшему элементарной сообразительностью, хватало трех или четырех сеансов терапии, чтобы выучить большую часть того, что следовало знать о порядках в этом доме. Был Список Анны, и еще были Правила Анны.
— Ты сильно тревожишься из-за него? — спросила Анна.
Внимание Рози, слегка рассеянное до того, тут же торопливо вернулось на место. Поначалу она даже не совсем поняла, о ком говорит Анна.
— Твой муж — он сильно тревожит тебя? Я знаю, что в первые две или три недели ты пребывала в страхе, что он приедет за тобой… Что он, как ты говоришь, «выследит тебя». Что ты чувствуешь сейчас?
Рози тщательно обдумала вопрос. Прежде всего, слово страх не совсем точно передавало ее чувства к Норману в течение первых недель в «Д и С». Даже слово «ужас» не совсем подходило, потому что самая суть ее чувств к нему была окутана — и в какой-то степени измерялась — другими эмоциями. Она стыдилась своего неудавшегося брака, тосковала по дому из-за нескольких вещичек, которые очень любила (например, Стул Пуха). Но одновременно пребывала в состоянии эйфории от свободы, которая, казалось, обновлялась каждый день, и облегчения после исчезновения опасности, — облегчения такого сорта, какое может испытывать канатоходец, зашатавшийся и едва не утративший равновесие над пропастью, а потом… вновь обретший его.