Я не знаю, как поступить. Я ненавижу себя за то, что не знаю. И Снейпа, кстати, я ненавижу тоже — за то, что так или иначе виноват в произошедшем.
Я встаю, решив прогуляться до опушки Запретного леса и поискать Хагрида. Какой прок сидеть здесь и изводить себя мыслями, которые все равно ничему не помогут. Если добавить к случившемуся то, что я обидел Гермиону, мне остается только громко и нараспев признаться на следующей паре, что я скотина. Вот Малфой обрадовался бы.
* * *
Мне удается дойти до порога хижины, когда голову простреливает ослепляющей болью, предметы вокруг на секунду становятся белыми, а затем теряют резкость и цвет. Не сознавая, что делаю, я обхватываю руками затылок и оседаю на пол — то, что я не падаю, само по себе чудо. И лишь коснувшись коленями пола, как чего-то реального, я понимаю, что у меня совсем не приступ мигрени.
Это шрам.
Я уже успел почти позабыть это ощущение. Словно раскаленная бритва полосует лоб вновь и вновь; кожу жжет, как натертую наждаком. Я запрокидываю голову и стискиваю челюсти, пережидая спазм.
Я давно не испытывал подобного. Давно не ощущал в своем сознании чужого агрессивного присутствия. Мы в самом деле связаны с Волдемортом — адская боль лучшее тому напоминание.
В какой-то момент пытка прекращается, и я судорожно перевожу дыхание. Хорошо, что я не в школе, проносится неожиданная мысль, там вид меня, свалившегося в коридоре, привлек бы слишком большое количество любопытных.
Я не могу предсказать, когда нахлынет новая волна боли, раскраивающей череп пополам, но когда это происходит, меня внезапно озаряет: он отвлекает меня.
Отвлекает физическим страданием для того, чтобы проникнуть в разум. Какого черта ему там понадобилось на сей раз, не знаю, но в прошлый раз это привело к гибели моего крестного.
Ему нужен доступ к моей памяти. Или я сам. Снова.
Мысль о Сириусе заставляет меня застонать и открыть глаза. Зря я это сделал: теперь к молоту, бьющему по темени, добавилась резь в глазах и тошнота. До шрама невозможно дотронуться — кажется, что он взорвется. И когда я уже готов упасть в обморок, в последней надежде, что так он не сможет прочесть меня, в ушах раздается змеиный голос. Голос, не звук, я слышу его внутри.
«Гарри… Как давно мы с тобой не виделись…»
— Пошел ты, — отвечаю я холодеющим ртом. По подбородку течет кровь — кажется, я прокусил губу, но эта боль — последняя, какую я смог бы почувствовать.
«Ну зачем так невежливо, — отзывается он, я различаю насмешку, цепенея от пронзительного ощущения, что из меня медленно вытягивают внутренности, —