А потом наконец теряю сознание.
* * *
Глаза упорно не хотят открываться. Веки налились неподъемной тяжестью, а в глазницы насыпано крупного песка. Я пытаюсь выругаться на того, кто вздумал так шутить, но из горла вырывается лишь нечленораздельный звук, напоминающий стон.
Сбоку от меня раздается шуршание материи, а затем голос мадам Помфри произносит совсем рядом:
— Он очнулся, директор.
Ага. Я в госпитале. Но почему?
Я слышу скорые шаги, приближающиеся к постели, и тщусь все-таки открыть глаза. Воспринимать мир только через слух очень неудобно.
— Гарри, — говорит Дамблдор, и я ощущаю, как мою ладонь сжимают уверенные, совсем не старческие пальцы, — слава Богу, ты очнулся.
Очнулся. Я соображаю, почему я здесь. Я поссорился с Роном, пошел к Хагриду, чтобы дождаться его урока, следующего после Чар, на которые я опоздал… Вошел в хижину, посидел там в одиночестве, пошел искать Хагрида, чтобы не было так скучно…
Память падает на меня, тяжелая, как чугунная плита. Ну да, я в госпитале. На лбу лежит влажный компресс, во рту сохранился горький привкус какого-то лекарства. Но что у меня с глазами?
— Профессор Дамблдор, — пытаюсь сказать я, но вместо слов выходит хриплое карканье, и я немедленно задыхаюсь от надрывного кашля.
— Замолчи, Гарри, — тут же слышится голос Помфри, и об мои зубы стукается край стакана. Из него пахнет чем-то травяным и, наверное, горьким, но мне не до возражений — я послушно раскрываю рот, позволяя влить в него густое зелье. Кашель отступает, и я пробую снова, на сей раз не пытаясь говорить громко:
— Сэр… что с моими глазами? — почему-то сейчас это самый важный вопрос. Если я ослеп после приступа, который был в хижине, я не знаю, как жить дальше.
— Ничего страшного, Гарри, не переживай, — отзывается Дамблдор, — просто лечебная повязка.
— За… зачем? — я вновь захожусь кашлем, и мадам Помфри, неодобрительно цыкая, снова приказывает мне замолчать. Кажется. Сквозь кашель я ее плохо слышу. Когда я успокаиваюсь — должно быть, начинает действовать лекарство — она сообщает, и я могу представить, как поджаты ее губы:
— У тебя половина сосудов в глазах порвана. И голосовые связки повреждены. Это не говоря о том, что чуть ли не все капилляры на лице полопались.
— Довольно, Поппи, — требовательно говорит директор, — успокойтесь. Гарри жив, с ним все нормально.
— Помилосердствуйте, Альбус, какое «нормально», — возмущенно восклицает медсестра, — что, Мерлина ради, произошло?
— Что бы ни было, это позади, — отвечает Дамблдор, и я по его тону понимаю, что он знает. Не может не знать.