— Кое-как развернули мы операционную палатку… Сестрички подготовили, что могли… А операцию делать нельзя — ничего обезболивающего в санбате не нашлось: бои же были тяжелые, раненых много, все медикаменты израсходованы. Представляете, операция без анестезии?!! Но другого выхода не было: или Сережа без ноги, но живой, или… Сами понимаете…
Как могли, всем персоналом уговаривали Сережу терпеть. А он, бледный, истекающий кровью, уже не рычал, только слабо шевелил губами: «Хрен с вами! Давайте! Рубите, пилите… Только чтобы Волга была… Волгу хочу видеть». Господи, какая Волга в этих лысых горах?! «Пусть Зыкина поет, — сквозь сжатые от боли зубы твердил Сережа. — Зыкину сюда…»
Поначалу все подумали: «Бредит парень». Потом, когда он остервенело стал вырываться из рук дюжих санитаров и надрывно захрипатил: «Зыкину хочу…», ребята смекнули: это он просит поставить песню «Течет Волга»… Ее не раз крутили в медсанбате.
Руки у санитара дрожали, когда он вставлял кассету в магнитофон… Тихо, задушевно зазвучал голос певицы: «Издалека долго течет река Волга…» Честное слово, мне показалось, что красота голоса в этих диких горах покрыла грохот войны. Сережа затих, стал дышать ровнее. Сквозь сомкнутые ресницы блеснули слезы. Он попросил: «Люсенька, миленькая, громче». Чья-то рука нервно потянулась к магнитофону, и песня словно вырвалась из ущелья. Мощный голос Зыкиной заполнил все адово пространство: «…течет река Волга, а мне семнадцать лет…» «Люсенька, родненькая, еще громче… — просил шепотом Сережа. — Еще громче, любимая». И когда магнитофон заревел до упора, когда, казалось, зловещие горы эхом отозвались: «А мне семнадцать лет…» — Сережа сказал: «Давай, тяпай…» Ну, и…
Хирург умолк, задумался.
— Ну, и… — осторожно попросил я его продолжать историю.
— А дальше — и смех, и слезы… Спустя пятнадцать лет, в День Победы, встретились мы с Сергеем на Поклонной горе.
Там у нас есть местечко, где обычно в этот день собираются «афганцы». Ну и обычное дело — объятия, поцелуи, по чарке фронтовой… Спрашиваю у Сергея: «Как нога?» — «А, вы про мою „Люсю“? — И тростью похлопал по протезу. — Она молодец!» Прижав меня к себе, по-дружески похлопал по плечу. Его жена, стоявшая рядом, преодолев смущение, сказала: «Знаете, он с „Люсей“ разговаривает чаще, чем со мной. Утром, как надевает протез, говорит: „Ну, Люсёк, отдохнула?.. Молодец, сегодня у нас работы ой-ой-ой“. А вечером снимает и опять: „Ложись, Люсёк, умаялась ты за день“. — „А вы не ревнуете?“— „Нет, что вы! Мы Зыкину оба любим… А когда он хочет послушать ее, то говорит: „Поставь мне анестезию, что-то здоровая нога пошаливает“. А тут недавно так разбушевался, что совестно и сказать“. — „Что же случилось?“ — „Да в газете он прочел, что про Зыкину неуважительно написали“. — „Ну и что же?..“ Сергей поторопился ответить сам: „Она вам такого наговорит…“ — „И все же…“ — „Да послал я этого журналиста матерком, только и всего… Ну вы сами, товарищ хирург, подумайте: у нас дома портрет Зыкиной висит на самом почетном месте… А этот подлец, понимаешь… Такое о женщине…“»