— Но мне нужно хотя бы пять-шесть тысяч! — почти взмолился Хмельницкий, понимая, что переговоры завершаются ничем. — Чтобы восставшие знали, что Крым с нами, и чтобы своей воинственностью ваши аскеры наводили ужас на польских ополченцев.
Хан промолчал. Сказано было довольно откровенно: казакам нужна хоть какая-то, хотя бы символическая поддержка. В то же время Ислам-Гирей понимал, что пусть даже символическое участие в войне с поляками на начальном ее этапе даст потом возможность двинуть на Речь Посполитую целую армию, преподнеся это своим крымчакам и Турции как «великий поход против неверных». И падут польские крепости. И потянутся в Крым обозы с добычей и пленными. И умолкнут враги престола, постоянно упрекающие его в нерешительности, в оскудении казны и в ослаблении государства.
К тому же он, Ислам-Гирей, напомнит всему миру, и прежде всего Польше и Турции, что с ним, как правителем, нельзя не считаться. Особенно если он выступает вместе с украинским казачеством.
— Нет, мои войска не пойдут с тобой, полковник. Войну Польше может объявить только Стамбул. Зачем накликать гнев сразу двух великих правителей — Польши и Турции?
Хмельницкий оценивающе взглянул на хана, как бы прикидывая, надолго ли хватит его упорства.
— Если вы дадите мне войска, мы вместе будем воевать против поляков. Если не дадите, вам придется сражаться против объединенной армии поляков и казаков. Вот грамота короля, — положил Хмельницкий на стол свиток, — которой король разрешает нам создать целый флот и собрать армию для войны с вами.
Хан читал и перечитывал грамоту, которую Хмельницкий когда-то похитил у полковника реестровых казаков Барабаша. Вначале разбирался сам, затем позвал переводчика…
— Я позволю тебе обратиться за помощью к перекопскому мурзе Тугай-бею, — наконец произнес он, удостоверившись, что грамота подлинная. — Непослушные мурзы-вассалы для того и существуют, чтобы время от времени спускать их с цепи, охлаждая тем самым воинственный пыл.
Хмельницкому хотелось улыбнуться, но он сдержался. Отношения между ханом и перекопским вассалом, постоянно тщившимся вести независимую от Бахчисарая политику, его не интересовали. Иное дело — само предложение хана. Королевская грамота все же подействовала, полковник не зря так рассчитывал на нее.
— Сможет ли Тугай-бей узнать о вашей воле раньше, чем я прибуду в Перекоп? — осторожно нащупывал он тропу в трясине этого странного разговора.
— Гонец — это уже приказ. Пусть Тугай-бей считает, что он сам принял решение об участии в походе против поляков.