Мемуары Дьявола (Сулье) - страница 749

Но пока колени его сгибались, а руки складывались для молитвы, зазвонили часы, и громовой голос изрек:

— Час твоего выбора миновал, барон, следуй за мной!

И тут, как будто пламя вулкана пожрало его за один миг, замок Ронкероль исчез, а на его месте осталась лишь глубокая пропасть, которую крестьяне прозвали адовой воронкой.

Говорят, в то же мгновение видели, как с края этой бездны поднялись ввысь три белые фигуры: они долетели до неба, и одна из них, приблизившись к престолу Господню, просила за тех, что остались позади, и когда Всевышний показал, что они могут войти, дева пречистая, дева грешная и жена неверная{508} преклонили колени и вознесли молитвы свои за душу барона Франсуа-Армана де Луицци.

Конец

ПРИЛОЖЕНИЯ

Н. Т. Пахсарьян

ФРЕДЕРИК СУЛЬЕ — «ХОРОШИЙ СРЕДНИЙ ПИСАТЕЛЬ»

Тут повар пришел: с ним с час толковала; там почитала «Mémoires du Diable»… ax, какой приятный автор Сулье! как мило описывает!

И. А. Гончаров. Обыкновенная история.

Марья Александровна верила, что в высшем обществе почти никогда не обходится без скандалу…; что это даже в тоне, хотя скандалы высшего общества, по ее понятиям, должны быть всегда какие-нибудь особенные, грандиозные, что-нибудь вроде «Монте-Кристо» или «Mémoires du Diable».

Ф. М. Достоевский. Дядюшкин сон.

В 1842 году Бенжамен Рубо в сатирической литографии «Большая дорога в будущее» запечатлел шествие самых заядлых и популярных «романтиков» своего времени: возглавляет это шествие одетый драгуном В. Гюго, несущий лозунг «Уродливое — это прекрасное». За ним следуют Т. Готье, Ф. Вей, П. Фуше, Э. Сю, А. Дюма, Ф. Сулье, Л. Гозлан, К. Делавинь, Ж. Мери, А. Карр, А. де Виньи. Конечно, такое смешение, с нашей точки зрения, разных по масштабу фигур в одной литературной команде сделано человеком, явно иронически относившимся к романтизму, и можно было бы подумать, что тесное соседство, например, Гюго и некоего П. Фуше «организовано» для насмешки над главой романтиков. Но серьезных почитателей таланта тех, кто современному читателю, даже специалисту-филологу, вряд ли знаком, было в XIX веке также немало. Современники Гюго и Бальзака, Стендаля и Мериме, оценивая литературную продукцию своего времени, то и дело ставили рядом имена, для нас несовместимые[13], читали и почитали произведения, в бессмертии которых и их авторов не сомневались, хотя, как показало время, ошибались в своих прогнозах. Многие из этих знаменитостей давно канули в Лету, не оставив на первый взгляд хоть сколько-нибудь заметного следа в истории литературы. Однако «странный» список имен тех, кого изобразил Б. Рубо, демонстрирует не только, и даже не столько, то, что читатели XIX века заблуждались в своих литературных пристрастиях и имели небезукоризненный вкус, сколько открывает нам неизученный пласт литературной жизни позапрошлого столетия. Поневоле воспринимающаяся нами в историко-литературной перспективе как устоявшаяся, систематизированная, иерархизированная, литература 19-го столетия и систематизировала и иерархизировала саму себя иначе, чем это делаем мы. Литография дает возможность понять, как разнообразно и одновременно тесно взаимодействуют, сплетаются, пересекаются творческие поиски тех, кто в исторической перспективе оказывается разведен по разным ценностно-иерархическим ступеням литературы, отнесен к разным литературным направлениям, к различным пластам культуры. Обращение к литературной повседневности прошлой эпохи может внести существенные коррективы в наше представление о романтизме и реализме XIX века, об их соотношении и внутреннем содержании.