— Что с тобой, Мела? — смягчившись, спросил Питер.
И тут, голосом тихим и таким незнакомым, что я едва могла поверить в то, что это мой голос, я прошептала:
— Я… я… люблю т-тебя, Питер.
Я была не в силах посмотреть на него. Я не смела поднять глаза, чтобы увидеть результат моего признания.
Настала мгновенная пауза… пауза, столь глубокая и неловкая, что я слышала, как колотится мое сердце, a потом ладони Питера легли на мои плечи, со страстью, до боли стиснув их.
— Повтори! — приказал он. — Повтори эти слова!
Я не ответила, и, взяв меня под подбородок, он заставил меня посмотреть в его глаза. Мне пришлось посмотреть ему прямо в глаза. То, что я увидела в них, заставило меня забыть о своей нерешительности. Лицо Питера сияло счастьем.
Какое-то мгновение мы молча смотрели друг на друга, а потом я бросилась ему на шею и услышала собственный голос, сквозь рыдания твердивший:
— Я люблю тебя, Питер! Ужасно люблю! Ты не можешь, не можешь, не имеешь никакого права оставить меня сейчас…
Он целовал меня так бурно, что губы мои уже ничего не чувствовали. Я отвечала на его поцелуи, и весь мир вокруг вдруг стал таким светлым и чудесным, как если бы мы воспарили к солнцу.
— И я люблю тебя, моя дорогая, — будто ожившим голосом произнес Питер и, прижав меня к себе так крепко, что я едва могла дышать, попросил:
— Скажи мне это еще раз, дай поверить тебе, убедиться в том, что я не сплю.
— Я люблю тебя.
Всего три слова, но, произнося их, я чувствовала, что отдаю Питеру всю себя — свое тело, свое сердце и свою душу.
— Моя драгоценная, моя отважная, моя удивительная жена, — проговорил Питер, его голос предательски дрогнул.
По щекам моим текли слезы счастья, но Питер поцелуями высушил их.
— Не плачь, моя милая, — проговорил он.
— Я плачу… я плачу… потому что все так чудесно! А я-то думала, что ты больше не любишь меня.
— Это я считал, что ты хочешь бросить меня, и чувствовал себя настолько несчастным, что готов был погибнуть при взрыве этой бомбы.
— Питер, ну как ты мог? Я же кричала, чтобы предупредить тебя… Если бы ты погиб, то и мне жить было бы незачем.
— Дорогая моя, дорогая, дорогая!
От его слов сердце трепетало в моей груди, и каждый раз, когда он целовал меня, тело мое охватывал трепет, какого мне не приходилось испытывать прежде.
— Обожаю тебя, ты прекрасна, — говорил он между поцелуями, становившимися все более и более жаркими, и наконец я ощутила, что во мне вспыхнул огонь.
Я хотела его, хотела принадлежать ему навсегда, навсегда, навсегда…
Как долго продолжалось это умопомрачение, сказать не могу, впервые в своей жизни я открывала для себя настоящую любовь — такую, когда мужчина и женщина любят друг друга страстно, всем своим существом. Едва дверь открылась и министр заглянул в комнату, я с виноватым видом выскользнула из объятий Питера.