У нас все к тому катится. Запусти нищего на нашу деревенскую свалку под обрывом, выйдет оттуда одетым-обутым, а рукодельный не то что выйдет — на велосипеде иль даже на мотоцикле выедет.
— Чтоб не видела его больше на заборе. Жалко, так колпак из него сшей. Только колпака тебе и не хватает. От народа стыд да страм.
Чем тут ей ответишь? Взаимным оскорбленьем?
— Был бы у нас еще один хотя б пацан или девка на худой конец, не лаялись бы мы с тобой.
— Эк, собрался зимой по грибы.
— Рано, — говорю, — в старухи записалась. Мама меня в сорок один родила.
— Оно и видно, — снова переходит она на личности.
Плюнул я да отстал, как всегда почти делал в таких моментах.
Разве ж в портфеле дело-то? Совсем не в нем. Пройди по нашей улице — портфелей пять на заборах с моей легкой руки вывешено. Есть еще совсем новые, блестят необтерханной кожей, а разинутыми ртами своими будто говорят: смотрите, мол, люди добрые, в нашем дому тоже непорядок — детвы нет.
В восьмилетке нашей, каменной теперь уж и двухэтажной, первые три класса в одной комнате на семи партах сидят. На следующий год первого класса не будет совсем — был один шестилеток, да с родителями в город уехал. И тот не наш — учительский.
Мы занимались в две смены, а классы были — чего уж там говорить. Берегу фотокарточку за пятый класс, одних стриженых голов на ней семнадцать штук, моя восемнадцатая.
Прежняя наша соседка бабка Сергушиха, ныне покоенка, говаривала не раз:
— Растаял народ-то у нас. Растаял, как снежок вешний. Токо снег сызнова выпадет, дай до Покрова дожить, а народ с небушка не прилетит, не там он родится.
И костерила, бывало, своих дочек:
— Что это вы, паразитки, делаете!
— Чего, мамынька?
— Родите одного да причинно место на холостой ход. Случись, война, не приведи господь, кто нас от ворога оборонит?
Смеются дочери ее, гладкотелые яловицы, дескать, что взять со старого человека.
Думаю, от моды-вертихвостки это все. Возьмись, к примеру, в нашей деревне избу рубить да попробуй-ка не пятистенок, а так, простую, как раньше, избушку. Только раньше в ней до десяти человек обреталось, а теперь и в пятистенной — трое-четверо. Все равно пальцем будут тыкать: или, дескать, у мужика не все дома, или запивает — строиться некогда.
На город теперь деревня поглядывает, фасад только видит, а думает, что все насквозь рассмотрела, — завидки берут, слюнки текут, по-городскому жить охота. Рожать — только одного, как в городе. Мать честная, да в городе-то, может, от горя так придумали. Бывал я там, знаю маленько. Квартира с нашу веранду, а говорят — двухкомнатная. Куда ни повернись — в магазин бежать надо, кошельком трясти. В уборную, извиняюсь, с проспекта опустился — монетку приготовь.