из Египта, и ажурная медная лампа в форме мечети.
Все эти эмблемы респектабельности Дьюки водворили в заново отделанный особняк и водворились там сами, стеречь их.
Лайман Дьюк был человек добрый и неглупый, но кичливость богатством — болезнь, и он заразился этой болезнью. У кого еще, размышлял он, есть такая лампа? Может ли даже сам достопочтенный Джерард Рэндалл похвалиться такой выставкой сверкающих книжных корешков?
Миссис Дьюк самолично водила экскурсии для обозрения эксминстерского ковра в библиотеке. Дженет забыла, что еще совсем недавно она причесывалась, стоя перед зеркалом, вделанным в простую сосновую шифоньерку. Теперь она сидела за туалетным столиком, на котором красовались подсвечники, карандаш для ресниц и пудреница золотого плетения на шелковой подкладке цвета увядшей розы. Дженет смотрела на всех свысока и советовала младшей сестренке держать на почтительном расстоянии этих «замарашек» — друзей школьных лет.
Конечно, приятно обзаводиться вещами, чтобы люди нам завидовали; но, главное, мы просто не можем этого не делать: положение обязывает. Дженет обнаружила, что жизнь ее была бы невыносима без бального манто. В их квартале есть по меньшей мере три бальных манто! Правда, их никто не носит. Балы и спектакли бывают только зимой, а зимой в Верноне не очень-то наденешь атласное манто. Вы надеваете меховую шубу, и шарф, и свитер, и теплые боты, и пар изо рта инеем оседает у вас на воротнике, и вы выбираетесь из ваших одежек, как кролик из кучи хвороста. Но если манто есть у всех, она не желает, чтобы за ней на всю жизнь утвердилась репутация человека, который ничего не смыслит в элегантности. Дженет теперь на каждом шагу употребляла слово «элегантность».
Она получила бальное манто. И пятнадцатидолларовые атласные туфли, которые заменила лаковыми, как только открыла, что «все» их носят… «все» — была девушка из соседнего квартала, дом которой «и сравнить нельзя с нашим».
Тео была и рада и не рада их возвышению. О, конечно, сперва она пришла в восторг от нового дома и пользовалась любым случаем, чтобы упомянуть о нем в разговоре с подругами, и вызывала горничных, когда они вовсе не были ей нужны. Но ее немножко мучила совесть. Она признавалась себе, что не очень-то храбро отстаивала Стэси Линдстрома.
Никогда не забудет она первого появления Стэси в особняке. Семейство только что обосновалось на новом месте. Они жаждали иметь свидетелей своего нового великолепия. Однажды в субботу вечером, в восемь часов, когда они только кончали обедать, кто-то позвонил у входной двери. Нелегко это было — кончать обед в восемь! Раньше они принимались за него в половине седьмого и без десяти семь все как один проглатывали последний кусочек. Но, перенеся начало трапезы на семь, включив в меню салат и разрешив отцу выкуривать послеобеденную сигару за столом, им удалось дотянуть церемонию до мало-мальски приличного времени.