Брави сердито сдернул папку со стола. Мельком глянул на свастику. Перевел взгляд на Аделаиду, зябко кутавшуюся в тевтонский плащ. Осведомился хмуро:
– Она сможет идти? Нам убираться надо.
– Понесу, если не сможет, – ответил Бурцев.
– Смогу-смогу! – запротестовала дочь Лешко Белого. – С тобой, Вацлав, да отсюда, да хоть на край света.
– Не-е, на край света не надо. Нам малость поближе.
Улыбка и слезы… Бурцев узнавал жену – свою прежнюю Аделаидку. Настоящую, самую что ни на есть.
Княжну оставили за дверью. Сунули в руки папку Гиммлера.
– Жди, – шепотом приказал Бурцев.
К пулеметчикам гауптштурмфюрера они вышли вдвоем с брави.
Спокойно. Уверенно.
Шаг, другой…
Джеймс Банд'– улыбающийся, безоружный. Только правый рукав чуть топорщится. А балахон перемазан кровью. Бурцев – без плаща, с топхельмом на голове. Иссеченный доспех тоже обильно запятнан свежими красными потеками.
Левая рука придерживает трофейный «шмайсер». Ремень пистолета-пулемета перекинут через наплечник – если потребуется, можно пальнуть от живота. Но это – нежелательно. Желательно – чтоб без лишнего шума.
Правая – лежит на рукояти меча.
– Что случилось?! Где господин гауптштурмфюрер?! – Настороженный голос и взгляды.
Немцы пялились на их окровавленные одежды и тянулись к пистолетам. Не успеют!
Еще шаг.
– Там, – неопределенно мотнул капюшоном брави.
– Отдыхает ваш гауптштурмфюрер, – прогудел из-под шлема Бурцев.
– А-а-а… О-о-о…
И больше – ничего.
Джеймс пырнул кольтелло. Бурцев взмахнул мечом. Два тела сползли под треногу МG-42. Чисто…
– Аделаидка, выходи! – позвал Бурцев.
Сталь наскоро вытерта об эсэсовскую форму. Полуторный рыцарский клинок скользнул обратно в ножны. Кольтелло скрылся в рукаве брави.
Дальше был знакомый коридор к хронобункеру. Только в этот раз тихо пройти не удалось. Вот незадача-то – из бокового хода вывалил патруль. Обход совершали всего-то двое фрицев. Но оба оказались в паре десятков метров. Мечом не достать, для метания ножа дистанция тоже не самая подходящая.
Значит, придется…
Эсэсовцы остолбенели. Уставились на медиума в окровавленном балахоне. На тевтонского рыцаря с мечом на перевязи и пистолетом-пулеметом в руках. На девицу, кое-как прикрывающую наготу грязным белым плащом с черным крестом. Эсэсовцы вцепились в «шмайсеры».
…стрелять придется, значит!
Бурцев не стал дожидаться, пока немцы начнут пальбу. Вдарил сам. Длинной трескучей очередью.
Фрицы упали. Путь был свободен. Но по подземным лабиринтам уже раскатывалось гулкое эхо. И почти сразу же – с секундным запозданием – не больше – на выстрелы отозвалась сирена. Пронзительный вой шел отовсюду, вой наполнял, захлестывал пространство. Вой ощущался не только барабанными перепонками – всей кожей.