— Принимай, не принимай, на служителей религии повлиять невозможно.
— Ошибаетесь, товарищ полковник, ещё как возможно. Пётр I же повлиял. Он во время войны заставил монахов Псково-Печёрского монастыря укрепления строить, сказал, что сам за всех молиться будет. И стал с утра до вечера честно бить земные поклоны, а поскольку ваши монахи работать любят, также как наши ортодоксы, то они выставили перед храмом икону Божьей матери, на глазах которой были видны слёзы. Пётр подошёл к иконе и попробовал слезу. Она оказалась солёной на вкус. Он ухмыльнулся и обратился с просьбой к Богоматери свой плач прекратить, потому что если она этого не сделает, то он выпорет всех монахов, так что их задницы заплачут кровавыми слезами. Богоматерь царскую просьбу услышала.
— Откуда ты знаешь?
— Уроки учил. Пятый класс, вторая четверть. Многие эмигранты считают такой подход правильным, поэтому скоро мы прищемим хвост пейсатым.
— Ты стал здесь ещё большим антисемитом, чем я был там.
— Ерунда, я просто крайности не люблю. Ты знаешь, недавно они запретили хоронить на еврейском кладбище солдата, у которого мать хохлушка. Парень, между прочим, погиб во время военной операции против террористов. Значит, защищать их он еврей, а в могиле по-человечески лежать — гой[38]. Когда это случилось, весь Израиль на дыбы встал. Я сам на демонстрацию ходил.
— А Тамара?
— Она осталась дома, сказала, что будет молиться за убитого.
— Да-а, — протянул полковник.
— Понимаешь, Тамара попала под их влияние. Она здесь стала набожнее Главного раввина и даже ребят хотела в ешиву отдать.
— А ты?
Я костьми лёг. Сказал, что со мной она может делать что угодно, а детей в цадиков превращать не позволю.
— Молодец.
— Знаю, что молодец, но она и сделала со мной, что хотела.
— То есть?
— Обрезание, — проворчал Гриша, — без этого по её мнению я был не настоящим евреем и она не могла со мной жить.
— Хорошо, что я православный.
— Погоди, она и тебя заставит.
— Э, нет. Я этим инструментом ещё пользуюсь, не так часто как раньше, но всё равно. И старухе моей приятно, когда всё в целости и сохранности.
Он опять назвал Веру Алексеевну старухой. Подсознательно он чувствовал, что она становилась самой собой.
— Что ты здесь собираешься делать? — спросил Гриша.
— Я как раз с тобой хотел посоветоваться.
— Займись с внуками математикой.
— А что, у них проблемы?
— У них нет, а у местной системы образования да. Я в седьмом классе уже дифференциальное исчисление знал, а они всё сложение с вычитанием мусолят.
— Ты и учился в специальной школе.
— Это неважно.
— На что же вы в таком случае смотрите? Родители называется.