Я пришел домой часа через два и сел за свою коллекцию марок. Это всегда меня успокаивало. Только в этот раз не получилось. Понимаешь, я не мог заставить себя не думать о том, что случилось. Я понял…
Он повернул к Конверсу искаженное яростью лицо. Конверс смотрел перед собой, на дорогу.
— Я понял: это всё. Ничего другого не остается. Абсолютно никакого выбора.
Первым делом я взял всю мою коллекцию марок — а я собирал ее с шести лет, — пошел в парк и выбросил в озеро. На меня там могли напасть. Мог арестовать полицейский. Но ничего такого не случилось. Потом я залез в отцовский грузовик и взял монтировку. Позвонил матери Брюса, и она сказала, что он отправился на свидание и вернется поздно.
На Нью-Утрехт-авеню, между остановкой метро и домом Брюса, есть спортплощадка. Там я и поджидал его, сидел на скамейке, держа монтировку на коленях. Было часа четыре утра, когда из метро вышел Брюс. Он не видел меня, я застал его врасплох. Я был осторожен, потому что он владел карате и уделал бы меня, правильно?
Когда он увидел меня, то сразу все понял. Понял, что ему конец.
Первый удар — по лицу, и он на земле. Никакого карате. Вскрикнуть не успел. Я просто стоял над ним и бил! За то, что у него есть подружка. За то, что ему дали стипендию в Корнелле. За его взгляд. Бил, бил, бил, бил, бил. Не переставая, и Брюсова насмешливая ухмылочка, и его стипендия превратились в сплошное месиво на асфальте. В домах зажглись все окна, примчались три сотни копов, а я все колошмачу подонка, и спортплощадка была похожа на мясной рынок.
— И они посадили тебя в психушку.
— И они посадили меня в психушку, — кивнул Данскин. — Я прикинулся сумасшедшим. Нес околесицу, декламировал Гейне. Девять лет. Вот так.
Некоторое время они ехали молча.
— Но в тебе по-прежнему полно злобы.
— Сейчас больше, чем когда-либо.
— Ты жалеешь о том, что сделал?
— Я жалею о том, что сидел в дурдоме. Но не жалею, что прикончил Брюса. Подонок помнил бы меня всю жизнь. Стал бы богатым врачом или министром внутренних дел, а все представлял бы, как выставил меня из «Лидо». Уж лучше отсидеть срок.
Казалось, его снова распирает ярость. Челюсть у него дрожала.
— Он женился бы на Клер. Она бы ему говорила: помнишь, как здорово мы трахались той ночью, когда ты вышиб придурка, как-там-его-зовут, из кино?
Данскин астматически вздохнул и понемногу успокоился.
— А я не желаю, чтобы меня так поминали.
— Когда я ходил в школу, — сказал Конверс, — нам всегда говорили: несите ваши унижения Святому Духу.
— Что за бред! — Данскин с отвращением содрогнулся. — Дерьмо какое. И при чем тут Святой Дух?