— Обращайтесь…
— Товарищ гвардии капитан! Приказано выруливать на старт. Сейчас восемь часов пятьдесят минут.
Старшина исчез так же быстро, как появился. На смену ему, словно из-под земли, вынырнул Кузьмин и доложил:
— Товарищ гвардии капитан! Машина к запуску и полету готова!
— Спасибо, Тиша, — прошептала Наташа, отходя от Смирнова и Станицына, и молча пожала механику руку.
— Добрый путь, Наталья Герасимовна…
Быстрова повернулась к командирам, лихо отдала честь:
— Счастливо оставаться!
— До свидания, гвардии капитан!
Наташа поднялась на крыло, привычным движением откатила колпак кабины, перешагнула через борт и глубоко уселась на сиденье. Затем громко крикнула Кузьмину:
— От винта!
— Есть, от винта!
Мотор вздохнул, фыркнул и заревел.
Опробовав его на больших оборотах, Быстрова освободила тормоза колес и стала выруливать на старт, где уже попыхивали на малом газу машины Никитина и Мегрелишвили.
Пробиравшийся к бетонной дорожке самолет прыгал, разбрызгивая лужи. На крыле стоял Кузьмин, всматриваясь в размокший грунт поля. Он помогал Наташе подруливать к старту.
Флагманский торпедный катер чуть приметно покачивался у пирса. До выхода в море оставалось еще часа два. В кают-компании корабля собрались матросы.
Старшина второй статьи Алексеев неторопливо протирал суконкой отделанный перламутром баян, с нежностью и любовью разглядывал его. Круглые блестящие лады, сверкая ровными рядами пуговок, так и манили пальцы пробежаться по ним быстрым перебором… Глубоко вздохнув, Алексеев мечтательно склонился над баяном.
К нему подошел Усач:
— Сыграй, Вася!
— Не время.
— Ты потихоньку.
— Нельзя.
На помощь Усачу пришли Горлов и Храпов. Остальные моряки с любопытством приглядывались к троице, но в разговор не вмешивались. Усач подмигнул Храпову и, кротко взглянув на Алексеева, ласково, как умел, попросил:
— Вася, сыграй, не ломайся.
— Пока не поздно… — поддержал Храпов.
— Нельзя! — упрямо твердил Алексеев.
— Сыграй, еще есть время!
Алексеев посмотрел на стоящих перед ним товарищей:
— Ну чего пристали? Мешаете…
— Мешаем? Это чем же таким серьезным ты занят? — вступил в разговор Горлов.
— Обдумываю! Оставьте меня в покое…
— И что ж ты, голубчик, обдумываешь? — спросил Усач.
— Музыку для песни. Потому и не надо мешать. Творчество — процесс сложный.
Горлов усмехнулся:
— «Творчество»! Что же ты творишь? Наверно, что-нибудь гениальное?
— Время ли заниматься творчеством перед боем?! — притворно возмутился Храпов и, скорчив лукавую гримасу, поглядел на Усача.
— Ну, говори! — настаивал Горлов. — Что надумал?
— Пристали как пиявки… Шли бы к Женьке Панову… К поэту.