Недропользователи бы ее побрали! Нет, чтобы остаться равнодушной, как всегда. Тоже, выбрала момент.
Болит коленка. Пора бы переодеться. Слишком яркий свет. Надо бы в туалет. Лежу.
Потом Борька рассказывал, что мама вернулась утром. Они всю ночь проговорили с Верой Андреевной.
Брадан, наверное, уже приходил туда. И Надежда Ивановна наверняка ему наговорила… Хотя, она же по-английски ни гу-гу… Значит, даже ничего, бедный, не понял.
Надо ехать обратно. Дверь заперта. Балкон. Ну почему я плакать совсем не могу?
Боря тихонько треплется по мобильному с другом:
— Представляешь, Ба за нами вертолет прислала. Прикинь, круто, да? Это ее знакомые чиновники с комиссией летали и специально к нам в поселок завернули. Круто, да?
— Боря, заткнись, пожалуйста!
Какой здесь этаж? Приподнимаюсь, выглядываю в окно. Восьмой, не меньше. А если перелезть к соседям? Вдруг там номер открыт? Или людям покричать, чтобы выпустили?
Выползаю на балкон. И справа, и слева — глухая стена. Сумерки, тоска, огни аэропорта. Вой самолета. И, сквозь него, неожиданно, ветром доносит откуда-то нежное и высокое: «А-а-аvе, Maria!»
Возвращаюсь. Хромаю мимо Борьки к бару-холодильнику. В дверце спиртное. Бутылка водки, две банки пива, еще что-то. Может, напиться? Беру красивую запотевшую поллитровку, верчу в руке. Читаю о том, что «этот напиток гордых правителей еще Великий Чингисхан…» Вранье снаружи, вранье будет и внутри.
Так люди и пропадают. Не дождетесь! Мне надо себя сохранить. Есть для кого.
Ловушка холодильника закрылась с мягким всхлипом. Бутылка караулит следующую жертву. Нет, так не пойдет. Иду и выливаю всю эту отраву в унитаз. Буль-буль-буль. Вроде, полегчало от водки — я наконец-то смогла заплакать.
* * *
Утром мама вернулась с другим лицом. Это было лицо с портрета, который сделала в аэропорту та девушка, Светина одноклассница. Мама была тиха, молчалива. Обняла нас с Борисом, перекрестила, вздохнула глубоко: «Привет вам от бабушки». Я старалась не встречаться с ней глазами и тоже ничего не говорила. Мама подобрала джинсы, валявшиеся у кровати, и пошла застирывать кровавое пятно на коленке. Потом долго-долго сушила штаны утюгом.
В самолете места нам достались в разных рядах, так что разговаривать не было необходимости. Мы обычно взлетели, обычно приземлились.
Дорогой я думала, вспоминала и опять плакала. И поняла, что если не найду Брадана, то ничего лучше того, что было, со мной уже не случится. Еще я летела и представляла себе его путь там, далеко внизу, иногда по бездорожью, и под колесами только песок, гравий, грязь. Когда облака рассеивались и становилось видно землю, я искала и находила его там, в десятке километров ниже, упрямой точкой продвигающегося вперед. Он всегда был рядом. Но его не было.