— Ой, нет, конечно, тетя Ти. Смерть тут совершенно ни при чем… Я не имею в виду ваше здоровье, или возраст, или нечто в этом роде. Речь идет просто о том, чтобы получить гарантию, что удивительная история вашей жизни записана, история, правдивость которой можете подтвердить только вы, тетя Ти.
Я не была ее тетей, но она называла меня так с самого детства, более двадцати пяти лет, к немалому неудовольствию всего семейства.
— Мой редактор надеется, что я стану Элденом Уитменом номер два. Вы знаете, о ком я? Человек, который сделал страницу некрологов в «Нью-Йорк таймс» самым популярным чтивом благодаря своему… своему литературному дарованию, но также благодаря осведомленности и способности восприятия личности выдающихся людей.
— Ты хочешь сказать, он претворяет в жизнь свои интервью?
Я не сумела удержаться от этого замечания, и когда мы обе рассмеялись, мне было приятно услышать, как повеселел голос Пенни, напомнив, что девушка мне действительно нравилась.
Потом она повторила:
— Смерть, жизнь или смерть, здоровье или возраст человека тут совершенно ни при чем. Откровенно говоря, если бы вы не согласились, я бы взялась за некролог Мадонны.
Не удивительно, что этой девочке прочили большое будущее. Я позволила Пенни думать, будто согласна на такое количество интервью, какое потребует некролог, потому что верю в ее талант и здравый смысл, а также питаю привязанность к ее бабушке и матери, но не это было подлинной причиной. Разумеется, нет.
Когда умер Бенедикт — верится с трудом, что это случилось целых двенадцать лет назад, — я прекратила давать интервью. Я всегда их ненавидела, но Бенедикт утверждал, что интервью являются «необходимой частью работы». Конечно, интервью «даровались» лишь немногим избранным, но каким бы ни было издание: «Нью-Йорк таймс» или «Вог», «Элль» или «Харперс Базар», «Острэлиэн» или «Асахи Симбун», — для меня это значило одно и то же: в течение часа или около того постороннему позволено совать нос в мою жизнь и ворошить мое прошлое, настоящее или будущее. Все. Больше никаких интервью. И это была лишь одна из многих перемен, которые я внесла в свою жизнь после смерти Бенедикта. Я по-прежнему слыла женщиной пунктуальной до педантизма — хоть часы по мне проверяй, женщиной, верной своему слову, женщиной с безупречными манерами; пусть другие и не замечали, но мне-то было известно, как время от времени я тешила себя намеренно непредсказуемыми поступками.
Только по телевидению я теперь что-либо еще рассказывала обширной, внимавшей с ненасытной жадностью аудитории — во время моих специальных программ «Девяносто прекрасных минут с Луизой Тауэрс», отснятых по тщательно разработанным сценариям, выходивших четыре раза в год, рейтинг которых соперничал с рейтингом передач Барбары Уолтерс