Жена моя не раз обращала мое внимание на белое пятно, составлявшее единственную разницу между этим странным животным и убитою мною кошкою. Читатель помнит, конечно, что пятно это было большое, но неопределенной формы; мало-помалу стало оно принимать ясные очертания, хотя я долго убеждал себя, что это одно воображение. Оно сделалось теперь изображением предмета, который мне страшно назвать, – оно-то, главным образом заставило меня ненавидеть и презирать это чудовище и довело бы меня до того, что я избавился бы от него, если бы смел; – это был страшный, зловещий образ, – образ виселицы! О! ужасная злополучная машина! машина гнусности и греха, агонии и смерти!
И теперь я был ничтожнее человеческого ничтожества. Животное, брата которого я с презрением уничтожил, олицетворяло для меня, человека, созданного по образу Божьему, такое злополучие! Увы! Я не знал более блаженства покоя ни днем, ни ночью! Днем кошка не отходила от меня ни на минуту, а ночью, когда я просыпался после мучительных снов, я чувствовал на моем лице чье-то теплое дыхание и страшную тяжесть на груди – следствие кошмара, от которого не мог избавиться.
Под гнетом таких мучений пропало и то хорошее, что оставалось еще во мне. Я предавался самым мрачным и ужасным мыслям. Тоска моего обычного расположения духа обратилась в ненависть ко всему и всем; между тем моя жена, которая никогда не жаловалась, была, увы! обычной жертвой внезапных, частых и необдуманных вспышек ярости, которой я слепо предавался.
Однажды пошел я с женою в погреб. Кошка последовала за нами по крупной лестнице погреба, куда она пришла первою, перескочив почти через мою голову; это раздражило меня до бешенства. Я схватил топор, забыв в ярости ребяческий страх, который удерживал меня до сих пор. Я наверно убил бы животное, но рука жены удержала меня. Это вмешательство возбудило во мне дьявольскую ярость: я высвободил руку, схватил топор и ударил им жену по голове. Она тут же пала мертвой, не испустив ни малейшего стона. Совершив это гнусное убийство, я тотчас позаботился спрятать труп. Я знал, что не смогу вынести его из дому ни днем, ни ночью, не подвергаясь опасности быть замеченным соседями. Несколько планов пришло мне в голову. Одну минуту я даже думал разрезать труп на маленькие кусочки и сжечь их, но потом решился вырыть яму в самом погребе или бросить труп в колодезь, – думал было упаковать ее в ящик, как какой-нибудь товар и поручить рассыльному вынесть его из дома. Наконец, я остановился на способе, показавшемся мне наилучшим. Я решил замуравить его в стене, – подобно тому, как монахи средних веков замуравливали, говорят, своих жертв.