Гриша Дрязгов толкал в бок товарищей и шептал им:
— Вот человек! Ученый… Этот сумеет нам помочь.
Шевцов предложил образовать общегородской центр — Всерайонный совет рабочей молодежи — и любезно согласился войти в него в качестве деловода, как он сказал. Ребята не очень хорошо поняли, что это значит — «деловод». Если вроде делопроизводителя — то пост невелик, но Шевцов собирался вести все дела.
Районы на первом общегородском собрании были представлены неполно, своих представителей во Всерайонный совет выделила только Выборгская сторона. Это были Григорий Дрязгов и Павел Бурмистров — меньшевик и анархист.
Вошел еще в совет и Анемподист Метелкин, ученик токаря с «Русского Рено» — круглолицый мальчик в заломленной панамке, с живыми бегающими глазами. Ростом он был так мал, что, выступая, должен был становиться на стул, иначе его не видели. Он жаждал деятельности, но взгляды его были еще довольно сумбурны. Ему не наполнилось тогда шестнадцати лет.
После собрания Дрязгов опять пошел провожать Шевцова, позвав и Бурмистрова с Метелкиным. Они говорили о своей дальнейшей деятельности. Шевцов был полон энергии.
— До Первого мая надо выпустить воззвание к молодежи. Написать его беру на себя. Прошу пожаловать вечерком семнадцатого числа.[3] И вообще, пока наш совет не имеет своего помещения, можете свободно располагать моей квартирой…
Вечером семнадцатого они пошли к Шевцову. Бородатый швейцар, стоявший в парадном, подозрительно оглядел плохо одетых мальчишек. Дверь открыла хорошенькая горничная в белой наколке. Члены совета топтались на площадке.
— Петр Григорьевич здесь живут? — неуверенно опросил Бурмистров. Он как-то утратил свою шумливость.
— Барин, к вам, — громко сказала горничная куда-то в глубину квартиры.
Шевцов уже выходил в переднюю, застегивая потертую студенческую тужурку, надетую поверх белой пикейной сорочки.
— Рад видеть вас, друзья. — Он повернулся к горничной. — Даша, подайте чай в кабинет.
Первомайское воззвание лежало на письменном столе. Шевцов взял листок и стал читать — выразительно, по-актерски. Всё было как в его речах — красиво и расплывчато.
Анемподист Метелкин пытался сделать какие-то поправки:
— Чтоб ясней было, за что бороться.
Шевцов остановил его:
— Мне кажется, общие наши идеалы нашли свое выражение. Более конкретно вряд ли стоит говорить в воззвании. У нас будет программа. И учтите, следует избегать вмешательства в вопросы, служащие предметом политической борьбы. Здесь присутствуют люди разных убеждений. Есть товарищи, близкие к меньшевикам, есть сочувствующие эсерам и анархистам. Я — внепартийный социалист. Но… — он простер руки, словно хотел прижать юношей к своей тужурке, — мы должны быть едины, невзирая на партийные расхождения. Революция свершилась. Царизм свергнут, капитализм рушится. Об окончательной победе над ним пусть позаботятся наши отцы и матери. Мы — молодежь, и объединяемся движимые не враждой, а любовью и надеждой. Нас соединяет жажда жизни, исполненной красоты. Мы хотим сделать себя просвещенными гражданами и тружениками — артистами своего дела. Об этом, как вы слышали, и говорится в воззвании.