К счастью, пришла Варя.
Когда мы прощались, Женя поцеловал Варю и меня. Меня — в руку, в щеку и в мочку уха.
— Лен, может, я заболел? Или чокнулся? — он смеялся, но глаза были абсолютно серьезны.
— Ты просто очень хочешь стать крестным.
Он вздохнул.
— Наверно. Ты обещала.
— Да. Спасибо тебе.
В такси я обняла Варьку.
— Ну, рассказывай, что ты видела…
Она высвободила руки, чтобы показать.
— Вот такой медведь, мам… Ты не представляешь…
И тут позвонила Ольга.
— Лена, ты помнишь меня?
— Ольга, не шути так. Конечно, помню, с благодарностью.
— Как у тебя дела? Ты ходила к Наталье?
— Да, ходила… Ольга, все так повернулось…
— Помирились? — Мне показалось, что она спросила напряженно.
— Нет, и вряд ли помиримся… Просто я…
Я покосилась на Варю. Не хотелось бы, чтобы она услышала о моей беременности случайно. Она считает меня своей самой лучшей подругой. И она права. Со всеми вытекающими отсюда минусами и плюсами, а также ее правами. Ничего не поделаешь, мы живем вместе и одни с ее рождения. У мамы — Павлик и Игорек, Неля — вообще другая, это она со мной дружит, а я, скорей, по-свински пользуюсь ее дружбой. Виноградов же — всегда был и будет сам по себе, даже в те полтора года, что мы пытались жить вместе, его самая большая просьба при встречах была: «Оставьте меня в покое!»
Я ответила Ольге:
— Тут со здоровьем другое. Ничего плохого.
— Ты беременна, да?
— Ну… да.
— Я сразу поняла. Это прекрасно. Хочешь, я тебя в хорошую клинику, не такую дорогую, как у Натальи, устрою? Все равно тебе придется где-то наблюдаться, сдавать анализы…
— Спасибо, я…
Мне не очень хотелось быть так уж благодарной почти незнакомой мне женщине. Достаточно, что она вроде как имеет теперь право задавать вопросы, получать на них ответы… Я могу, конечно, и врать, жизнь как-то постепенно научила этой тонкой науке, — врать так, чтобы было непонятно, врешь ты или нет, запоминать, кому что соврал, продолжать с той же точки в следующий раз… Я знаю, что, например, Виноградов так живет, всю свою жизнь. Но у него это — в крови, а у меня — приобретенное, вынужденное. Не всё скажешь на работе — иначе будут смеяться, презирать. Далеко не во всём признаешься маме — будет страдать или ругать меня и так далее. Но радости такая жизнь — в клубке вранья — мне не приносит. Поэтому, по возможности, я говорю правду или почти правду, или лучше вообще молчу.
— Спасибо, я подумаю… я еще… гм…
Она меня не так поняла.
— А, прости, ты будешь думать — оставлять или нет?
— Нет, я не об этом. Это не обсуждается, — я опять покосилась на Варю. Она уже нервничала, не понимая, о чем идет речь, и чувствуя, что я пытаюсь говорить обиняками.