На помощь им пришла Зоська, а сидевший рядом с ней Мориц, чтобы приободрить их, заговорил с ними по-польски.
Кесслер, насупившись, втянув голову в плечи, молчал и с ненавистью поглядывал то на Зоську, которая оживленно болтала с Морицем, то на лакеев, и те под его грозным взглядом двигались еще проворней.
Его терзала ревность. Он хотел уступить ее Морицу, но глядя сейчас на ее веселое, улыбающееся лицо — такое красивое и открытое, на то, как, наклонясь к своему соседу, она внимательно слушает его, поминутно заливаясь румянцем, и с очаровательным кокетством подливает ему вина, он почувствовал, что ревнует ее.
Он велел бы ей сесть рядом с ним, если бы не боялся насмешек. И не в силах справиться с внезапно нахлынувшим чувством, которое к тому же приходилось скрывать, злился и хмурился.
После ужина перешли в гостиную, обставленную в восточном стиле: вдоль стен, обитых зеленым с золотой искрой штофом, стояли широкие, обтянутые шелком тахты со множеством подушек; зеленовато-желтый ковер устилал пол.
Низкие, квадратной формы столики перед тахтами лакеи уставили батареей бутылок, затем раздвинули занавес и на некоем подобии сцены появился и тотчас заиграл скрипичный квартет.
Развалясь, кому где заблагорассудится, гости запивали коньяком и ликерами кофе, которым беспрерывно обносили их лакеи; потом в ход пошли вина, стольких сортов и в таком количестве, что скоро все перепились.
Музыка продолжала играть, танцовщицы убежали переодеваться, а тем временем посреди гостиной расстелили натертый мелом линолеум.
Слышался громкий говор, смех, с шуточками и остротами из рук в руки передавали работниц, их целовали, щипали, тискали и они под воздействием вина и музыки, которая тоже возбуждала и горячила кровь, окончательно потеряли голову.
— Танцевать! — заорал Кесслер, держа в объятиях вдрызг пьяную Зоську, а она вырывалась и, вопя от восторга, каталась по тахте.
Появились танцовщицы в кисейных юбочках, не прикрывавших наготы, с поднятыми над головами маленькими тамбуринами.
На середине сцены они замерли на миг и дружно ударили в тамбурины; оркестр заиграл нежно, чуть слышно, пианиссимо, и на этом фоне флейта выводила мелодию танца, и ее томные звуки напоминали весеннее токование птиц.
Поначалу танцовщицы исполняли danse du ventre[61] вяло, в медленном темпе, но флейта и вино, которое в перерывах буквально вливали в них, сделали свое дело: они разгорячились и стали с воодушевлением исполнять этот бесстыдный восточный танец, дергаясь, как в эпилептическом припадке, судорожно извиваясь всем телом и возбуждая похотливое желание.