А они мне: спросите у матери, оно должно быть у нее, а может, у отца, вы поинтересуйтесь. «Нет у меня матери, померла, чтоб ей пусто было, и пошли вы все на хер!» — так я им прямо и сказала, шваркнула трубку и больше туда не звонила.
Вообще-то это неправда, мать у меня жива. Но ее все равно что нет. В дурдоме моя мамаша, и я ее там даже не навещаю, потому что в последний раз, когда мы вообще с ней разговаривали, она обозвала меня «потаскушкой». Мне было шестнадцать, и я после этого сбежала из дому. А когда спустя месяц сунулась обратно, консьержка-то мне и сообщила, что у матушки моей поехала крыша, а отец слинял с концами и за квартиру за последний месяц не заплатил. Я ее спросила, могу ли я взять свои вещи, а она, сука такая, меня не пустила: мол, родители все забрали, когда съезжали. Так я ей и поверила: в дурдом мебель с собой не забирают, и, когда линяют с концами, она тоже ни к чему, а уж дочкины-то шмотки и подавно, на кой черт они им сдались? И что б вы думали эта корова жирная мне ответила? Какая, говорит, ты им дочка, ты здесь никто и звать тебя никак, ни папаша, ни мамаша твои искать тебя и не думали, даже объявления в газету не давали, больно ты им нужна. Я ее послала от души, а она мне: «Все знают, как ты сиськами трясешь и мохнатку свою напоказ выставляешь, уж все, поди, видали тебя „У Зази“!» Ну тут я ей и влепила. «Я, — говорю, — у твоего мужа каждый вечер отсасываю, карга старая!» — Развернулась и деру оттуда.
В общем, имечко у меня аховое — только ленивый язык не почешет. Вот сегодня, к примеру, подавала я одному клиенту фирменный сэндвич, а он возьми да и спроси, как меня зовут. Я назвалась, он аж присвистнул сквозь зубы: «Хорошенькое имечко! С „сюс“[1] рифмуется». Я выдала ему улыбочку, живу-то ведь на одни чаевые. Работаю со среды по субботу, с одиннадцати до пяти в кабаке в восточной части города. Витрина темного стекла, а на ней вывеска: «Райский сад. Аппетитные официантки». Раньше, когда мне еще не исполнилось восемнадцати, я работала «У Зази», там вывески не было никакой, это заведение вроде как нелегальное. Меня потому туда и взяли, несовершеннолетнюю-то. Там я разносила пиво в чем мать родила. В «Райском саду» на мне хоть трусики, красные, узенькие такие. Беда только в том, что они у меня одни, каждый вечер приходится стирать, да мягким мылом, не то полиняют, комочками покроются, в заношенных ведь не выйдешь. Это жена хозяина подсказала мне, как с ними лучше обращаться. Ее зовут Лин, я у нее хожу в любимицах, да и работу-то здесь получила благодаря ей. Мне как только восемнадцать стукнуло — ну я еще звонила в это долбаное правительство, имя хотела сменить, — я на той же неделе пришла наниматься в «Райский сад» и сразу попала на Лин, она сидела за стойкой бара. Спросила меня: «А опыт у тебя есть?» Я ей говорю: работала «У Зази». А она мне: «Бедняжка!» Пожалела, значит. Отвела к себе в кабинет и велела раздеться. Убедилась, что ни целлюлита на ляжках нет, ни родимого пятна на животе, и вообще все на месте, и сказала, что я ей подхожу. «У нас, — говорит, — здесь все