Он почти не удивился, когда старуха протянула ему яблоко. Собственная рука предала его: вцепилась, как клещ. Бабка проводила его смехом, молодым, холодным — будто ледышки звенели друг о друга. Он обернулся — а ее и след простыл.
***
В Лох-на-Вэлле он застал всенощное бдение. Свечки давно уже съели — только торф неясно дымится в углу, лица собравшихся заволакивает серым. Дрожит жидкий огонь; жизни тех, кто окружил мертвеца, — тоже дрожат; день, неделя — и они уйдут вслед, но сейчас хоть есть кому оплакать.
— Уна! Уна!
Тощенькая Уна вдруг всплеснула руками и рухнула на пол — без звука.
— Повело-то как...
— Окно отворите!
Суета. В комнату с мертвецом на минуту возвращается жизнь.
— Пустите, — говорит О’Мэлли. — Я врач.
В полутемной комнате его усадили на старый плетеный стул. Налили кипятку в фарфоровую чашку с розой. Девушка с постаревшим лицом, в давно ненадеванном черном платье. Рукава — огромные на тонких белых запястьях.
— Отец?
— Брат. В том месяце на работы ходил, так мы жили... А там выгнали его. Уна вот. Слабенькая совсем. Я-то чего...
— Уходили б вы отсюда. В той деревне тиф. С севера, говорят, холера идет.
Лицо ее расплывается, растворяется в волшебном дыме.
— Вот, — вспомнил вдруг О’Мэлли. Вытянул из кармана яблоко. Здесь, посреди черной лачуги, оно казалось еще более неестественным. — С Уной поделите. Знаете — яблочко на ужин, и врач не нужен...
Девушка глядела на яблоко во все глаза.
— Фэйри подарили, — сказал О’Мэлли.
Она засмеялась. Под этот ее смех О’Мэлли сдался и упал в темноту. В темноте девушка плясала, волосы ее разметывались — это Человек-ветер, стоя неподалеку, размахивал плащом.
Утром он ушел, удостоверившись, что здесь тифа нет. Но наверняка недели через две и эти слягут. Теперь — домой и обратно; так он и будет ходить по кругу, пока не кончится внутри завод или не сломается вложенный Господом непрочный механизм.
Холодно было в одиноких темно-желтых полях, мороз с утра ударил, и под ногами закостенело. О’Мэлли кутался в пальто, надвинул шляпу поглубже. Он вертел головой, выискивая Человека-ветра, и, кажется, высмотрел серый плащ в зарослях вереска.
«На дороге по сторонам шибко не гляди, — учила бабка, — а то споткнешься — и оглянуться не успеешь, как окажешься там».
Он споткнулся.
То ли и правда заступил он, куда не велено, то ли ослаб от голода — но заплутал безнадежно в невесть откуда спустившемся тумане, уже совсем рядом со своей деревней. Колокол старой церквушки слышался ясно, а найти знакомую дорогу не получалось. О’Мэлли оказывался то в зарослях, то в какой-то грязи; и начал уже бояться, что попадет в топь.