Стало мне легко и радостно. Я больше не хотел пить! Совсем! Мысль об употреблении этого вещества казалась дикой, абсурдной. Нет, подумать только: зачем же глотать вонючую, горькую, как хлористый кальций, жидкость, точно зная при этом, что она — чистый яд, и ничего больше? А пиво? Говорим, что оно вкусное. Какая чепуха! Какой там вкус, ничего подобного. Ничего в нем нет, кроме воды и слегка замаскированной отравы. Ну еще горечи ячменевой, которая не должна вызывать ничего, кроме отвращения. Но мы обманываем себя, ищем и находим в этой горечи некую прелесть. Только чтобы оправдать этот способ введения яда в организм — мягкий, медленный. Отравление происходит постепенно, незаметно. Особенно ценно для опохмеления — выбивания клина клином. Яда ядом.
Нет, алкоголь меня больше совершенно не интересовал. Вот сока бы томатного, это было бы великолепно. Но где его достать, на ночь-то глядя? Может, у матери найдется? Позвонил, оказалось, нет, Мишка накануне заходил, все выдул. Но очень славно поговорили. «Я, — говорю, — теперь тебе буду часто звонить. Не по делу — а просто так, поболтать о том о сем…» Так она так растрогалась, что заплакала… Ну и я с ней вместе чуть не разрыдался. Не плачь, говорю, мама, теперь все будет хорошо, я ведь пить не буду больше, завязал…
Положил трубку и стал думать, почему до сих пор всегда называл ее «матерью»? Точно слово «мама», «мамочка» трудно выговорить. А на самом деле надо только один раз решиться… и будет так славно, так легко! А еще есть милый украинский вариант: «мамо»…. Красиво, нежно… Мамо. Мамочка моя…
Так я размышлял, и отчего-то было грустно, но это была сладкая, красивая грусть. Заодно осмотрел свой кабинет, точно впервые в него попал. Какая же мрачная, темная, в тоску вгоняющая комната! Мне нечего было там делать в моем новом состоянии. Меня так переполняли силы, что я выскочил в коридор и несколько раз высоко подпрыгнул, почти достав до потолка. А потом пошел пешком по вечерней Москве домой. Я вроде бы и не шел даже, а будто летел! Легко отталкивался одной ногой, высоко заносил вторую — и ей-богу! — физически ощущал, как в какой-то точке преодолевал гравитацию, приподнимался над землей. Потом, правда, сила тяготения, как бы опомнившись, снова хватала меня за щиколотки и тянула вниз, но я успевал тем временем пролететь порядочный отрезок.
Так я шел-бежал-летел, и город проносился мимо. В темноте он выглядел интересней, чем днем, не видно было, какие стены у старых домов обшарпанные и как убого смотрятся стандартные многоэтажки. Это же надо было вообще такое придумать — жить всем вот в таких клетях, отделенных друг от друга тонкими стеночками, десятки, сотни таких клетей — над тобой и под тобой, и с одного боку, и с другого… На головах друг у друга, едят, спят, занимаются любовью, испражняются… Если бы стеночки стали совсем прозрачными, предстало бы перед глазами кошмарное зрелище копошащегося муравейника…