— Кто там? — спросил женский голос.
— Гость издалека. Примете?
Несколько минут стояла тишина. Затем отворилась маленькая калитка и из нее вышел человек с фонарем, при свете которого можно было разглядеть продолговатое лицо с ястребиным носом. Человек этот поднял фонарь, желая разглядеть гостя, и тут же сделал шаг назад.
— А-а, Зелимхан... Неужто это ты? — произнес он с неестественным оживлением. — Да будет с миром твой приход. Заходи.
— Баркалла, Багал. На сей раз не смею задерживать тебя, — отвечал Зелимхан, не слезая с коня.
— Что за беспокойство, милости просим, — засуетился Багал, протягивая руку к узде коня.
— Нет.
— Что-нибудь случилось? — встревожился Одноглазый. — Ты же только утром уехал. Забыл что-нибудь?
— Ничего не забыл, — глухо сказал абрек и слегка наклонился в седле.
Одноглазый поднял фонарь повыше, стараясь разглядеть выражение лица гостя.
— Багал!
— Что?
— Я вижу, ты вооружен.
— Да.
С минуту стояло тягостное молчание.
— Тогда защищайся, — сказал Зелимхан.
Одноглазый испуганно попятился, фонарь заплясал в его руке, и тени вокруг покачнулись.
Глухой выстрел нарушил сонную тишину аула. Одноглазый упал мешком на землю. Зелимхан спешился, но не повернул убитого лицом к Кабе, не стал читать над ним отходную молитву. Он сунул ему в рот медный пятак и сказал:
— Вот тебе взамен восемнадцати тысяч рублей!
Уже на окраине аула абрек столкнулся с человеком, который, услышав выстрел, вышел на улицу.
— Что там случилось? — спросил человек, разглядев в темноте силуэт всадника.
— Говорят, кто-то застрелил бешеную собаку, — ответил Зелимхан.
— А почему орут женщины?
— Собака, говорят, была не простая, породистая овчарка, да и привыкают люди к собакам, как к членам своей семьи... — донесся до него голос из мрака.
* * *
Галашкинские горы остались далеко позади. Дорога Зелимхана лежала по нехоженым горным тропам, сквозь дремучие леса, по узким ущельям, но мысли были далеки от всего этого. Он думал об одном: «Ну хорошо, после убийства Багала одним предателем стало меньше. Но их же тьма, и на место одного ушедшего приходят трое, и все они, как ящерицы, вьются вокруг потому, что чиновникам нужны предатели и провокаторы. Разве всех перестреляешь? Ведь скольких один я убрал, а конца нет. Как же быть?»
Вопрос этот уже давно мучил харачоевца. К тому же силы медленно, но верно покидали его. Он тяжело болел, старые раны все чаще давали себя знать, а тут еще прибавились мучительные боли в суставах.
Сейчас, слушая цокот копыт своего коня, Зелимхан мечтал взять пастуший посох вместо винтовки и спокойно походить за медлительной отарой. «Там, на стойбище, увижу Зоку и Аюба, узнаю, что они сделали к курбан-байраму», — думал он, подъезжая к речке Шалажи.