— Вот баба? Эх, была не была, война все спишет! — вслух рассудил он и, заложив пальцы в рот, пронзительно свистнул.
Из рощицы, словно из-под земли, выскочил на коне ординарец.
— Дела, парень, давай коня! Тут, брат, зевать нельзя — сражение проиграем. Жди у штаба. Увидишь «самого» — сгинь, понял?
— Слушаюсь!
Лейтенант не спеша уселся в седло, посмотрел, будто прикинул расстояние до Червинской, и пустил в намет скакуна.
4
Ольга продолжала мчаться по разъезженной колесами хлюпающей дороге, с упоением отдаваясь быстрой езде. Ветер свистел в ушах, приятно освежал щеки. Давным-давно не получала она такого удовольствия, с тех пор, как носились взапуски с Алексеем, срывая на скаку ветки, перемахивая коряжины и овражки. Уже далеко позади остались зеленеющие рощицы и впереди, насколько хватал глаз, вилась узкая грязная лента дороги — до самого дальнего леса! И ни души. Ни всадника, ни пешехода, ни машины. Ни звука… Только размеренный легкий стук копыт разгоряченного в прекрасном галопе коня, похрустывание, пожулькивание седла да пощелкивание нагайки. И ветер, ветер. И этот быстрый бег лошади, и ласковый щекочущий ветерок, и полный свободы и свежести необъятный простор взбудоражили, опьянили Червинскую, вырвали ее из мрачного, пропахшего лекарствами и кровью страшного мира, подняли высоко над землей и понесли, понесли. Светлая, ребячески беспечная радость и бесшабашная удаль наполнили Ольгу. Хотелось петь, смеяться, кричать о своем безудержном, пусть недолгом, счастье и мчаться, мчаться, мчаться…
Вьется, бежит навстречу дорога. Вот уже совсем близко в темной прозелени таинственный мрачный лес. Ольга уже отчетливо различает развесистые неуклюжие дубы, стройную березовую поросль, приземистые черные вязы. Тяжелей, чаще всхрапывает взмыленный конь… И вдруг непонятный, необъяснимый страх подкрадывается к Ольге. Что может встретить она в этом таинственном мрачном лесу? Своих? Вражескую разведку? Глупую смерть? Плен?.. На миг Ольге чудится, как ее останавливают выскочившие из чащи люди, стаскивают с седла и, заткнув рот, волокут в качестве «языка» на позорную гибель… И уже не страх, а ужас охватывает Червинскую. Круто осадив коня, она поворачивает обратно и… еще не легче! Размашистым крупным галопом скачет на нее пригнувшийся к луке всадник. Пижонские усики, самодовольная золотозубая усмешка в миг представились Ольге. Вот так одурачила! А лейтенант уже машет ей издали плеткой, выпрямился, что-то кричит. Ольга развернула коня и снова пустила в намет к страшной чаще. Только бы успеть доскакать до леса, только бы не этот золотозубый… Ольга изо всех сил нахлестывает скакуна, бьет стременами в бока: скорей, скорей! Вот и спасительный лес. Жесткие цепкие прутья ударили по руке, едва не вырвав нагайку, больно хлестнули в лицо. Ольга прижалась к самой гриве разгоряченного скакуна, промчалась до поворота, осадила на всем скаку и наугад повернула в чащу. Перевела лошадь на шаг и остановила совсем. На часто и круто вздымавшихся боках скакуна повисли белые хлопья. Ольга уже ругала себя за необдуманную выходку. Теперь она надеялась на одно: этот нахал проскачет мимо, а она тем временем выедет снова на дорогу и умчится обратно. И вздрогнула, затаила дыханье: он! Где-то еще далеко послышался конский топот, а затем донеслись зычные крики всадника: