— Размещайтесь, корнет. Я вас обязательно приглашу к себе.
Казачий полк стоял в угрюмой, бестолково построенной, но справной деревне — каждый двор блистал здесь чистотой, подчас образцовой, показной, подле иных заборов казаки ходили на цыпочках и с робостью втягивали головы в плечи. У себя дома они также имели крепкие хозяйства и цену богатству знали, но таких хозяйств, как здесь, ни на Урале, ни в стране Чалдонии — бескрайней Сибири, — ни в степях тургайских, пахнущих чабрецом и полынью, не видели. Однако народ здешний жил не только богато — стенки амбаров расползались от зерна, коптильни и погреба — от поросячьих окороков, — но и очень обособленно: если где-то что-то случалось, сосед не спешил прийти на помощь соседу… В казачьих же станицах, даже самых бедных, все было наоборот — всякую беду одолевали скопом.
При виде русских солдат народ здешний предпочитал прятаться. Молодухи, те и вовсе забирались в погреба, боялись, что какой-нибудь бравый поручик положит на них глаз. Впрочем, по молодому делу всякое случалось — и глаз клали, и кое-что еще… Особенно способствовали этому делу румынки — очень уж горячие бабенки водились среди них.
Бои шли ленивые — то с одной стороны малость постреляют, дадут пару залпов из винтовок и затихнут, то с другой стороны. В общем, воевали с переменным успехом. Ни то ни се, словом. А весна брала свое — кружила мозги, солдаты вздыхали, задирали головы, щупали глазами солнце, мяли воздух пальцами, крякали:
— А ведь пора семя бросать… И воздух уже прогрелся, и земля прогрелась.
Они были правы. Однако местные жители сеять хлеб не торопились. Во-первых, в земле было много железа, да и сама она сделалась очень кислой — уксус, а не земля, настолько пропиталась почва пироксилином [4]. Хлеба такая не даст, на ней не только хлеб — даже сорняки не вырастут…
Еремеев подбил пальцем свои висячие усы, зацепился глазами за жаворонка, висевшего в небе, послушал его призывную песню и проговорил недовольно:
— Пора-то пора, да только бюргеры здешние не дураки — хлеб они все же посеют, а есть его будем мы.
— Откуда знаешь? — прищурил глаз сапожник Удалов. — Мы к той поре знаешь, где можем очутиться? За Кудыкиной горой — около Парижа.
— Ну, если не мы, то наши земляки, которые сменят нас.
Что, разве не так? А ты — Париж…
Сапожник, продолжая щурить один глаз, в смешную трубочку сложил губы, оттопырил их и издал короткий громкий свист:
— Так-то оно так, но может, и не так.
— Как карты лягут, так оно и будет, — убежденно проговорил Еремеев.
— Какие карты?
— Жизненные. Которые разыгрывают в штабе армии.