— Интересно, какой приказ будет — схоронить мужиков здесь или доставить на тот берег Прута?
По траншее тем временем, лавируя между трупами, проходил Дерябин.
— Вашблагородь, — обратился к нему Сенька, — только вы и способны рассудить, — он изложил подъесаулу свои сомнения.
— Братьям Богдановым уже все равно, где их похоронят, — угрюмо проговорил Дерябин, выслушав казака, — на этом берегу или том. Только на тот берег мы можем их и не доставить — хлобыстнет снаряд в плот, на котором тела повезут, и отправит их на дно реки. В земле православному покоиться лучше, чем в воде. Хороните здесь, — Дерябин указал пальцем за отвал окопа, на полянку, — здесь! Только аккуратнее будьте, чтобы немцы вас не постреляли.
— Й-эх, ребяты, ребяты, что я родителям вашим скажу? — взялся за старое Сенька, глянул в очередной раз на медленно остывающие лица своих земляков, всхлипнул неловко и затих с горестно склоненной головой. — Эх, ребяты.
Через два часа в траншею, которую занимал пеший дивизион войскового старшины Дутова, шлепнулся снаряд, — наш ли, немецкий ли, не понять. Дутов, лежавший неподалеку и осматривающий окрестности, внезапно выронил бинокль и тихо, без единого звука, сполз на дно окопа.
Еремеев бросился к нему, затряс, приподнял голову:
— Ваше высокоблагородь, а, ваше высокоблагородь…
Дутов находился без сознания. Загорелое лицо его было белым, как бумага. К Еремею, горбясь, едва ли не цепляясь коленками за дно окопа, подобрался Сенька Кривоносов.
— Чего это он? — прохрипел Сенька, склонившись над Дутовым. — Ранило, что ль?
— Хуже, — ответил Еремеев, умевший разбираться в том, какие повреждения может получить на войне человек. — Контузило! Видишь, какой он белый? Под взрывную волну попал. — Еремей вновь тряхнул войскового старшину. — Ваше высокоблагородие! — Приподнявшись, глянул через бруствер на немецкую сторону, пробормотал обеспокоенно: — Как бы швабы, пока командир не пришел в себя, не начали атаку.
Очнулся Дутов через несколько минут — зашевелился, ощупал рядом с собою землю, с трудом, сипя по-старчески, сел. Поглядел мутными глазами на Еремеева, потом на Сеньку и неожиданно спросил:
— Какое сегодня число?
— Дык! — Сенька Кривоносов, услышав этот вопрос, обрадовался, губы его расползлись в невольной улыбке: — Очнулся, радетель наш дорогой!
— Какое сегодня число? — не слыша его, повторил свой вопрос Дутов, одна щека его, левая, тронутая проступившей изнутри восковой прозрачностью, задергалась.
— Сегодня — тридцатое мая, — бросив зачем-то взгляд в даль окопа, ответил Еремеев. — Год — тыща девятьсот шестнадцатый.